Из темноты снова раздался голос Госпожи, очень ласковый, но в то же время как-то загадочно и зловеще возбужденный.
— Вперед, мистер Дойл!
Тэйт подняла на меня глаза и замотала головой, а я попытался взглядом передать ей, что решился.
«Просто отпусти меня».
Она зажмурилась и зарылась лицом в волосы Натали. После этого меня оставили последние сомнения. Я понял, что принял правильное решение. Единственно правильное. Поэтому я повернулся и пошел к Госпоже, ждавшей меня на каменных ступенях склепа.
Когда я приблизился, она отбросила с лица капюшон, и у меня перехватило дыхание. Она разительно отличалась от той женщины, которую я увидел в библиотеке. Теперь ее глаза были больше и чернее, чем у Морриган и любой из ее синюшных девиц. На мертвенной белизне лица они казались комьями сажи, сгустками тени, поглотившей все другие цвета.
Я вспомнил слова Эммы о людях, входивших в пещеру на съедение. Она говорила, что если человек делал это добровольно, то его смерть становилась не смертью, а превращением.
На свете полно страхов, терзающих нас каждый день. Что если у кого-то из наших близких обнаружат рак? Что если что-то случится с твоей сестрой, с друзьями, родителями? Что если тебя собьет машина, когда ты будешь переходить дорогу, или ребята в школе узнают, какой ты законченный урод; что если ты заплывешь слишком далеко от берега, и вода сомкнется у тебя над головой, что если случится пожар или война?
Можно лежать без сна до самого утра, перебирая все эти страхи, потому что они непредсказуемые и ужасны, но при этом реальны. Все это может случиться.
Но глубокий немигающий взгляд Госпожи был совсем черным и абсолютно нереальным.
Она протянула мне руку, и я взял ее, позволив увести себя прочь от жизни, от друзей, во тьму склепа.
— Постойте, — попросил я, почувствовал застрявшее в горле слово. — Я хочу обернуться.
Росуэлла и близнецов прижимали к ограде люди Кромсателя. На лице у Дрю было фирменное бесстрастие Корбеттов, зато Дэни смотрел на меня так, будто кто-то вогнал ему под ребра что-то острое и поворачивал рукоять. Росуэлла удерживали двое в черных пальто. Он не выпускал из рук возвращенную и смотрел на меня. Просто смотрел.
Тэйт скорчилась среди надгробий, обнимая Натали. Рот у нее был открыт, как будто она собиралась что-то сказать, только что тут скажешь? Ее сестра была ее семьей.
Единственное, что мне оставалось — отвернуться — от этого сияющего, живого мира навстречу Госпоже.
И все-таки на какую-то долю секунды я усомнился в том, что смогу.
Тэйт не сводила глаз с моего лица, и от этого было не так-то просто отказаться. Отказаться от жизни, которая только-только началась.
Музыканты и синюшные девицы не шевелились. Он пришли сюда именно за этим, а не для нашего удовольствия или страдания. Они пришли увидеть, как их мир обновляется, но для этого нужна была кровь. И неважно, что вот он я, еще живой, стою перед ними. По большому — главному — счету, я был уже мертв.
— Иди ко мне, — позвала Госпожа, ее голос эхом донесся из глубины склепа. Дверь была приоткрыта — темный рубец на белом камне — и я повернулся и пошел туда, ведь это было последнее и лучшее из того, что мне осталось сделать.
На входе меня встретил запах мокрой земли и холодного камня. Весь пол был залит неглубоким слоем воды, то ли дождевой, то ли просочившейся из-под земли. Я не слышал ничего, кроме стука собственного сердца.
— Ты в крови, — сказала Госпожа из тьмы. — Я чувствую запах соли и меди.
В темноте ее лицо казалось призрачным, почти прозрачным. Кости проступали под кожей. Когда она подняла голову, чтобы взглянуть на меня, я увидел ее зубы, такие же зазубренные и беспощадные, как у Морриган.
Она улыбнулась и протянула мне руку.
— Подойди ближе и дай мне взглянуть на тебя.
Я сделал еще один шаг в темноту — от разрушенной церкви и круга наблюдателей.
— О, как я мечтала об этом, — сказала Госпожа. — Я мечтала об этом долгие годы, даже до того, как увидела тебя. Но самые смелые мечты — лишь жалкая замена живой плоти.
Теперь мы с ней были в склепе, недосягаемые для взглядов зрителей.
— Как давно вы живете за счет крови невинных жертв?
Она взяла меня за руку, притянула к себе так близко, что почти коснулась губами моего уха.
— Ты хочешь, чтобы я дала тебе ответ в годах? Полагаю, лучше вести счет в галлонах крови. Время не более чем миф для тех, кто живет так долго, что видел гибель всех возведений, обрушение всех порядков и прах всех установлений. Сначала люди демонизируют нас, а спустя столетия начинают нам поклоняться. Так уж заведено.
— Только не в Джентри, — ответил я. — Какое бы процветание вы им не дарили, какой бы мир не несли — они никогда вам не поклонялись. По крайней мере так, как было заведено у вас дома.
Госпожа улыбнулась, ее тонкие губы разъехались в стороны, обнажив зубы.
— Дома? Милый, мой дом там, где меня знают. Люди в Джентри делают мои изображения и предают их огню, но неужели ты думаешь, что мне важно, зачем они это делают — по любви или по злобе?
— То есть, вам не нужно, чтобы вас любили, для вас важно только, чтобы в вас верили?
Госпожа кивнула.
— Таков вечный закон. Боги впадают в немилость и превращаются в монстров. Но иногда они выходят из всепожирающего забвения, чтобы снова стать божествами.
— А вы? — спросил я, не отводя глаз от ее изможденного лица. Ее взгляд был невыносимо темным — безнадежным, как вечное возвращение в прошлое; темнее и беспросветнее, чем голод, война или мор. Она смотрела на меня так долго, словно заглядывала в самую глубину. — А вы?
Госпожа улыбнулась, потом протянула руку и дотронулась до моего лица.
— Я — ужас. — Ее кожа была так тонка, что на ощупь казалась бумажной. — Я черпаю силы в людском страхе и питаюсь им.
— Я думал, вы питаетесь кровью жертв.
Она рассмеялась сухим затхлым смешком.
— Милый мой, ты так очарователен в своей наивности! Я питаюсь самим фактом жертвоприношения. Я пожираю людскую любовь, боль и унижение. А теперь дай мне руку!
Я позволил ей взять меня за запястье. Госпожа обеими руками вцепилась в мою кисть и перевернула ее ладонью вверх, как будто хотела пощупать пульс. И вдруг впилась в мою плоть зубами.
Боль прошила руку до локтя, я захрипел, но не отдернулся. Собравшись с силами, я сделал мелкий вдох, потом еще один. Укус был такой силы, что у меня перед глазами поплыли белые круги.
— Я ожидала иного, — прошептала Госпожа, терзая мою плоть зубами. — О, я мечтала об этом с тех самых пор, когда впервые вкусила кровь себе подобного. Я до сих пор помню вкус отчаяния, боли, поражения… Так было с тем, кого звали Кори.
