Шарп поправил выехавшую из-под кивера повязку. Голова уже не болела, и повязку можно было бы, наверное, снять, но кость, похоже, срослась еще не до конца, так что он не решался разматывать тряпки, продолжая прилежно смачивать их уксусом.
— Восьмой линейный, Пэт. Из-за него.
Харпер посмотрел туда, где по-прежнему молча стояли французы.
— Так это они там?
— Где именно, я не знаю. Знаю только, что их послали на север, а они не смогли пройти из-за того, что мы подорвали тот чертов мост. Если они здесь, Пэт, то мне хотелось бы поздороваться с полковником Вандалом.— Он похлопал по винтовке.
— Так вы…
— Собираюсь прогуляться по бережку,— оборвал его Шарп.— Погляжу. Поищу. Если найду, подстрелю. Вот и все. И больше ничего, Пэт. Больше ничего. Это ведь не наша драка, верно?
— Нет, сэр, не наша.
— Вот поэтому ничего больше я делать не собираюсь. Не найду мерзавца, так вернусь в город. Ты уж не забудь приберечь для меня бутылочку.— Шарп похлопал сержанта по плечу и повернулся к сидевшему на коне испанцу.— Что там происходит, капитан?
Гальяна уже несколько минут внимательно смотрел на юг через небольшую подзорную трубу.
— Не понимаю.
— Не понимаете чего?
— Там испанские войска. За французами.
— Части генерала Лапены?
— Что им здесь делать? — проворчал Гальяна.— Лапена должен идти на Чиклану.
Шарп снова посмотрел за реку. Французы стояли в три шеренги, их офицеры сидели в седлах, Орлы сияли в лучах раннего солнца, а потом вдруг эти самые Орлы, только что ясно выделявшиеся на фоне неба, скрылись за наползшей дымкой. Пороховой дым вырвался из мушкетов густыми клубами, а несколько секунд спустя до стрелка донесся треск выстрелов.
После первого залпа мир снова притих, лишь кричали чайки да шумели, разбиваясь о берег, волны.
— Почему они там? — снова спросил Гальяна, и тут грянул второй мушкетный залп, более мощный, чем первый, и утро наполнилось звуками сражения.
Вверх по течению, шагах в ста от понтонного моста, от реки Санкти-Петри ответвлялась к югу небольшая протока, имевшая собственное название — Альманза. Место это было глухое, болотистое, заросшее камышом и травой и населенное исключительно цаплями. Протяженность протоки менялась от двух миль при приливе до одной при отливе. Благодаря наличию Альманзы идущая по прибрежной дороге армия оказывалась на узкой полоске земли, которая могла легко превратиться в ловушку, если вторая армия заходила в тыл первой и оттесняла ее к реке. Ловушка становилась смертельной западней, если бы какие-то еще силы форсировали протоку, блокируя отступление через понтонный мост.
Неприступного барьера Альманза собой не представляла. За исключением устья, перейти ее вброд можно было практически в любом месте, так что в девять часов утра пятого марта 1811 года, когда прилив только-только начался, французская пехота форсировала этот водный рубеж без каких-либо проблем: прошлепала по болоту, скатилась с глинистого берега, промочила ноги в ручейке и выбралась на песчаную косу. Тем не менее то, что не стало препятствием для людей и лошадей, остановило артиллерию. Пушки оказались слишком тяжелы. Французский двенадцатифунтовик, самое распространенное орудие в арсенале императора, весил полторы тонны. Чтобы переправить через Альманзу пушку, передок, зарядный ящик и весь расчет, требовались саперы, а когда маршал Виктор приказал дивизии генерала Виллата перейти протоку, вызывать саперов было уже поздно. В результате Виллат отправился выполнять задание — отрезать армию Лапены от моста — только с пехотой.
Маршал Виктор уже успел заработать определенную репутацию при Маренго и Фридланде, а после прибытия в Испанию успел разбить две испанские армии при Эспиносе и Медельине. Правда, лорд Уэлсли крепко наподдал ему под Талаверой, но le Beau Soleil, «Прекрасное Солнце», как называли его в войсках, считал, что там ему просто не повезло.
— Солдат, не знающий поражений,— сказал как-то Виктор,— ничему не научится.
— И чему же вы научились у лорда Веллингтона? — спросил генерал Руффен, командовавший у Виктора дивизией.
— Никогда больше не проигрывать, Франсуа! — ответил Виктор и рассмеялся.
Клод Виктор, дружелюбный, приветливый, общительный. Солдаты любили его. Он и сам когда-то был солдатом. Правда, артиллеристом, а не пехотинцем, что далеко не одно и то же, но все равно знал службу, поднялся вверх с самого низу и требования к своим людям предъявлял самые жесткие, хотя и относился к ним тепло. Вся армия сходилась в том, что человек это отважный и хороший. Le Beau Soleil. И он был далеко не глуп и прекрасно понимал, что без пушек дивизия Виллата устоять против испанцев не сможет. Зато сможет задержать. Задержать Лапену до тех пор, пока две другие дивизии, Лаваля и Руффена, не обойдут испанцев с флангов. Вот тогда ловушка и закроется. Союзники будут, конечно, рваться к Рио-Санкти-Петри и теснить Виллата, но Лаваль и Руффен обрушатся на них, как ангелы мщения. Лишь немногие испанцы и британцы доберутся до понтонного моста, остальные же полягут на болоте. Все просто! Тем более что союзники, очевидно не догадываясь об уготованной им судьбе, все так же плелись по прибрежной дороге походным маршем, растянувшись на три мили. Маршал наблюдал за ними от самой Тарифы, и чем дальше, тем больше удивлялся. Они то шли, то останавливались, то меняли направление движения, и в конце концов маршал пришел к выводу, что имеет дело с генералами, которые либо сами не знают, чего хотят, либо ничего не соображают в деле, которым занимаются. Что ж, значит, его задача упрощается.
Виллат уже форсировал протоку и занял свое место. Он был наковальней. Два молота, Лаваль и Руффен, изготовились для удара, и маршал Виктор, стоя на пригорке, в последний раз оглядывал выбранное им самим поле битвы. И то, что видел маршал, ему нравилось. Справа, ближе к Кадису, Альманза, перейти которую можно только силами пехоты — что ж, пусть Виллат воюет мушкетами. В центре, южнее протоки, пустошь, заканчивающаяся густой сосновой рощей, скрывающей вид на море. Неприятельская колонна, как доложили разведчики, уже вступила в эту рощу. Дивизия Лаваля атакует рощу и прорвется к берегу. Опасность для Лаваля могла исходить разве что с левого фланга, где виднелся холм, также заслонявший собой море. Холм как холм, ничего особенного, возвышающийся над окружающей пустошью примерно на двести футов, довольно крутой и увенчанный развалинами часовни и несколькими гнущимися под ветром деревцами. Удивительно, но противника на холме видно не было, хотя маршал и не верил, что неприятельские генералы настолько глупы, что оставили стратегическую позицию без охраны. Так или иначе, высотку следовало занять, сосновый лес захватить, а потом две дивизии смогут повернуть на север и загнать союзников в узкое пространство между морем и протокой, где они и найдут свою гибель.
— Мы их постреляем как кроликов! — пообещал маршал адъютантам.— Так что поторопитесь! Поторопитесь! Я хочу крольчатину к обеду!
