Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Наконец Марку удалось сесть на кровати. Он протянул руки к Вере, но пальцы его сомкнулись вокруг пустого пространства.
Морок рассеялся.
Марк находился в комнате один.
Сон испарился, как лужа на полуденном солнце. Сердце трепыхалось где-то в области щитовидной железы, а в висках стучало, как будто внутри его черепной коробки был заперт некто, кому очень хотелось вырваться на волю.
За окном начало светать. На синеющем небе еще ясно виднелись звезды, по темной траве стелился туман.
Марк оделся и вышел на крыльцо, стараясь ступать мягко, чтобы не разбудить спящую в соседней комнате Ангелину. Какой глупый и страшный сон. Какая глупая и страшная жизнь. Веры, должно быть, давно нет на свете, а он все надеется, не отдавая себе отчета. Да, да, надеется — в противном случае сознание не явило бы ему столь яркий образ.
И все же… Что-то тут не так. Разве умершие кому-нибудь снятся постаревшими, изменившимися? Нет, они всегда снятся такими, какими ты их знал. Почему же тогда Вера?..
Додумать Марк не успел, потому что глаз его различил едва заметное движение у калитки. Он удивленно вскинул голову — кому понадобилось бродить по деревне на рассвете?
Там стояла женщина — молодая и темноволосая. Сначала Марк решил, что она пьяна, — незнакомка не могла удержать голову прямо, и та почти лежала на вздернутом плече. Ее взгляд — исподлобья, рассеянный и мутный — производил жуткое впечатление. А лицо было белее луны, губы походили на высохшую глину — неприятно коричневые, темные, сухие, потрескавшиеся.
«Я сплю, — забормотал Марк, ощущая, как спина покрывается холодной пленкой липкого пота. — Ее не существует. Мне все грезится, также как пригрезились Вера и странные тихие дети. Их нет, нет, нет…»
Но темноволосая женщина существовала. Ее ступни тяжело шаркали по траве, Марк явственно слышал этот звук. И запах у нее был — от странной незнакомки пахло черноземом, сладкой до тошноты густой землей. И она шла прямо к нему, медленно, но уверенно.
* * *
Виктория откинулась в подушки, мягкие, как объятия любящего, и потянулась, расправляя позвонки. Ей было хорошо и легко, как после бани. Кончиками пальцев она прикоснулась к коже на своем предплечье, которая почему-то казалась особенно нежной и мягкой. Вика чувствовала себя влюбленной и счастливой — впервые в жизни. Ее последние дни были похожи на падение Алисы в кроличью нору, на волшебную сказку, хоть в сказки, будучи атеистом и скептиком, никогда не верила. Не верила она ни в подгибающиеся от чужого пристального взгляда колени, ни в сердце, в котором при воспоминании о чьем-то лице словно колокол гудит, печально и басовито, ни в почти наркотическое состояние концентрированной смешливой радости, когда хочется взлететь — над тротуарами и крышами, над влажной землей и пыльными деревьями, — взлететь и, расправив крылья, умчаться к радуге. О подобном она иногда читала в дамских романах и слышала от влюбленных подруг, но каждый раз ей хотелось сначала демонически расхохотаться, а потом прочитать лекцию о том, что любовь — атавизм, который культивируют те, кто не способен получить от «правильных» мужчин главное: деньги.
Всю жизнь Виктория презирала баб, которые смотрели на мужчин снизу вверх и произносили их имена с придыханием. Прекрасная и храбрая воительница, привыкшая к лишениям, риску и адреналиновым атакам, она считала влюбляющихся женщин существами низшего порядка. Уютные плюшевые домашние кошечки, под кожей которых бьется такое глупое и восприимчивое сердце, — разве они могли быть на равных с нею, опытным воином? Всю жизнь Вика закаляла свой характер — чего стоило одно только малокалорийное питание при склонности к полноте, которой в качестве злой насмешки наградила ее природа. Случалось, даже плакала от голода. Да, да, в двадцать первом веке, в сытой европейской столице она сидела на итальянском бархатном покрывале, обняв колени и слегка раскачиваясь, кулаком размазывала слезы по щекам и мечтала об одном — чтобы минуты текли быстрее. А в животе была такая пустота, что хотелось выть.
Мужчина же, ради которого она так мучилась, принимал ее бесплотность как должное. Сам он был сибирским медведем, косая сажень в плечах, шансон в автомагнитоле, ледяная водочка к обеду, и ему нравились девушки, похожие на эльфов и нимф, — чтобы бледная полупрозрачная кожа, чтобы нежные ключицы и выпирающие позвонки. Ему казалось трогательным, что Виктория отказывается от благ скатерти-самобранки, которую он перед ней щедро развертывал, и предпочитает смаковать чуть спрыснутый уксусным соусом лист темного базилика. Если бы он знал, что худенькая красавица на самом деле убить его готова от ненависти и, каждый раз повторяя нежное «люблю», мысленно добавляет: «Сдохни!»
Но он был выгодной партией, и Виктория, стойкий оловянный солдатик, была готова вытерпеть и не такое. Двумя годами раньше она встречалась с любителем BDSM, садистом, который, перед тем как кончить, тушил сигарету о ее ягодицы — вся ее плоть была в уродливых круглых шрамах, которые потом пришлось шлифовать лазером. Тот садист тоже был крупной ставкой, и он бы на ней женился, если бы, подстреленный конкурентами, не отошел в мир иной преждевременно, оставив ее с долгами, одиночеством и изуродованной задницей.
Терпеть сибиряка было проще — в конце концов, когда становилось совсем невмоготу, она дожидалась, пока мужчина уснет, подкрадывалась к холодильнику и быстрыми отточенными движениями запихивала в рот все, до чего могла дотянуться. А потом падала ниц перед унитазом и обернутыми в полиэтилен пальцами копошилась в горле, чтобы вызвать рвоту. Полиэтилен — чтобы на пальцах не осталось следов от зубов, по которым любовник опознал бы в ней невротичку-анорексичку.
Так продолжалось больше полугода. Виктория осунулась, и в ее взгляде появилась особенная иконописная глубина. Но все оказалось тщетно: сибиряк увлекся какой-то знаменитой балериной и даже не потрудился попрощаться с Викой лично — написал эсэмэску.
А та операция, которую она вынуждена была сделать, когда ей было всего двадцать три? Тогда Виктория встречалась с пожилым французом, который почему-то считал, что она похожа на Кароль Буке (наверное, у него были старческие проблемы со зрением и восприятием действительности, потому что красота Виктории — наглая, Кароль же Буке — воплощение строгости канона), но единственное, что портит ее, — расширяющийся к основанию нос. К тому моменту, когда француз решился заговорить о пластической операции, Виктория успела принять в дар недвусмысленное кольцо и познакомиться с его родителями — такими же придурками, как он сам, только еще более старыми, похожими на мультипликационных черепах. Вика чувствовала себя расслабленной и уверенной, поэтому согласилась лечь в клинику. Операция осталась в памяти затуманенным кошмаром. Она тяжело перенесла наркоз, а потом страдала от непрекращающейся боли, каждую ночь не могла уснуть до рассвета, несмотря на таблетки и уколы. Но самым ужасным стало другое: когда повязку сняли, выяснилось, что кончик ее нового носа смотрит влево. Виктории пришлось полгода носить густую вуаль, а потом снова ложиться в клинику. Француз обещал ей поддержку и выглядел сочувствующим, однако вид ее изменившегося лица заставлял его отводить глаза, и в итоге он отбыл в неизвестном направлении, оставив километровое извинительное письмо и деньги на новую операцию.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
