— Мы завтра же отправимся в ЗАГС — оформим наши отношения!.. Нет, завтра воскресенье — не получится… Тогда в понедельник — прямо с утра! — взволнованно твердил он, изумляясь ее податливости, еще не веруя в грядущее чудо. — Ах, черт! в понедельник — День Победы… Десятого! Десятого сразу же отправимся писать заявление! Я приеду за тобой в клинику!.. Ты ведь согласна?
А она опять молчала, бездумно глядя куда-то в сторону…
Вездесущий Антон добрался уж до пуговиц халатика; сумбурно мельтеша и торопясь, расстегнул одну, вторую, третью… Губы его тыкались в нежную шею и опять нашептывали пустые фразы, смысла которых девушка и не пыталась постичь.
Но стоило мужским ладоням коснуться ее груди, как она вдруг очнулась…
— Что ты подмешал тогда в мой коктейль? — отрешенно спросила Эвелина.
Опешив, он в испуге убрал от нее руки и сбивчиво залепетал:
— Я?.. С чего ты решила…
— Что ты подмешал? — переспросила она тем же монотонным голосом. — Как назывался препарат?
По отзывам подруг, Петровская была отличным врачом и, сознавая тщетность попыток уйти от правдивого ответа, Князев признался:
— Кажется, «Золпидем»…
— Сколько?
— Точно не помню. Миллиграммов пятнадцать…
Молодая женщина поднялась, машинально поправив халат, подошла к короткой мебельной стенке и выдвинула какой-то ящичек. Покопавшись среди множества коробочек с лекарствами, отыскала нужную и, бросив упаковку мужчине, направилась к двери со словами:
— Коньяк и шампанское на подоконнике…
Озадаченно выглянув в общий коридор, он приглушенно зашептал вдогонку:
— Значит, ты простила мне ту невинную январскую шалость?..
Но та не оглянувшись, исчезла в ванной комнате…
* * *
Вернулась Эвелина минут через десять.
На ней был тот же халатик, лицо и взгляд оставались такими же отсутствующими, и только намокшие кончики длинных распущенных волос отчего-то заставили Князева взволноваться, шагнуть навстречу.
Наполненный коктейлем фужер уж дожидался хозяйку; бокал же гостя так и валялся на полу. Не замечая молодого человека, словно его не было ни в этой комнате, ни в ее жизни, она прошла к окну, мимоходом подхватив со стола фужер, и, глядя в черноту ночи, глоток за глотком медленно выпила приготовленную смесь…
Наблюдая за этим процессом, он нервно повел плечами и поежился — все это чертовски напоминало процедуру добровольного ухода из жизни, с той лишь разницей, что к напитку был подмешан не яд, а простое снотворное, свободно отпускавшееся в любой аптеке.
Однако скоро Антон взял себя в руки, потому как Петровская беззвучно, одними губами потребовала:
— Налей мне конька.
Он забегал по небольшой комнатке, начисто забыв, куда пристроил зеленовато-матовую бутылку, а, наткнувшись на нее под столом, быстро исполнил просьбу.
И коньяк она выпила так же легко, словно воду…
Сообразно терпеливому охотнику, дожидавшемуся, когда силы попавшейся в капкан добычи иссякнут, Князев стоял в нескольких шагах и пожирал девушку ненасытным, хищным взглядом. Ее бесспорную, ослепительную красоту не портил ни обыкновенный халатик, ни отсутствие макияжа с прической, ни простоватая — без претензий на роскошь, обстановка крохотного жилища. Но не безупречной внешностью Эвелины сейчас наслаждался мужчина, а своею полной и окончательной победой. Теперь уж он никого и ничего не боялся: ни ее сопротивления, ни возвращения Ярового, ни наказания за подмешанный транквилизатор — сегодня все происходило с молчаливого согласия Петровской. Все, до самого последнего нюанса…
Антон подкрался сзади, осторожно обнял ее за талию… И опять она отошла прочь. Походка утеряла твердость, глаза заволокло туманом — препарат не добавил сонливости, но уже расстраивал координацию, лишал последних сил.
— Свежее белье на полке в шкафу… — точно из могилы прозвучал ее голос.
Он суетливо заметался: раздвинул диван, застелил его найденным на полке выглаженным бельем, подвел и усадил на готовую постель девушку…
А напоследок даже решил покуражиться — та была еще в сознании, а он уже целовал ее в плотно сомкнутые уста и, нахально теребя пальцами сосок на груди, пытал:
— Дорогая, ты до сих пор не ответила мне… Или ты все еще не согласна стать моей женой?
Ответа он так и не услышал. Лишь выскользнувший из руки Петровской фужер беззвучно покатился по полу, выписал кривую дугу, звонко стукнулся о другой бокал и отколол от своего выпуклого бока прозрачный треугольный кусок. Она взирала на мелко дрожащий осколок, а из темно-серых глаз, наполненных жуткою пустотою, по бледным щекам одна за другой бежали крупные слезы…
Скоро взор ее окончательно помутнел, а голова упала Князеву на плечо.
— О-у!.. Пожалуй, это можно принять за положительный ответ! — расцвел он в улыбке и принялся с необъяснимой поспешностью снимать с нее халатик.
Под ним боле не оказалось элементов одежды, и данный факт даже слегка разочаровал Антона. Он опрокинул отключившуюся молодую женщину на спину, поднялся с дивана и долго с надменной усмешкой взирал на нее сверху вниз…
Да, эндшпиль во второй партии победно завершался, и от близости яркого триумфа талантливый аналитик уже ощущал себя на седьмом небе. Вот она — девушка его мечты, лежит абсолютно нагая, беззащитная, добровольно лишенная сознания а, следовательно — сдавшаяся на милость победителю после продолжительных, кровопролитных боев и затяжной осады.
— Берите, Антон, она вся без остатка ваша, — довольно продекламировал он и, не сводя с нее горящих глаз, стал медленно раздеваться.
Однако, внезапно спохватившись, затравленно оглянулся на дверь — вспомнилось вмешательство вездесущей мамаши в самый неподходящий, самый ответственный момент. Сейчас мамаша досматривала третий сон в трех кварталах отсюда — в Нейшлотском, да мало ли кому из соседей по коммуналке взбредет в голову навестить одинокую страдалицу — ежели ей вздумается стонать от удовольствия? И, путаясь в упавших брюках, он поскакал закрывать дверной замок. Потом уж спокойно разоблачился, вальяжной походкой вернулся к дивану…
Однако скоро он понял: ни о каких стонах речи быть не может…
Ему показалось очень странным, но она была другой — совершенно не такой, как пятого января в его квартире. Так же как и тогда Князев долго целовал ее в губы. Старался припомнить и изобразить те же ласки: ползая руками по прекрасному телу — гладил грудь, живот и бедра. Повторяя собственные действия четырехмесячной давности, озадаченно подтащил Эвелину к краю дивана. Наконец так же широко раскинул ее ножки…
Но ни движением, ни вздохом девушка не реагировала на прикосновения — она лежала словно мертвая, словно застывшее, оцепеневшее от холода каменное изваяние. Подспудно он ждал, желал ее страстного ответа… или уж хотя бы, чтобы билась, противилась, негодовала…
