В фильмах или книжках извергам любят задавать вопрос: да есть ли у тебя мать? Или: да женщина ли тебя родила?
Женщина, господа, женщина… Всех нас на свет рожали женщины. Но почему-то из маленьких, беззащитных, беззубых детенышей иногда вырастают волки, не знающие никакой жалости. «Матери нет», — сказал Греттир.
— Ну, что будем делать? — спросил я.
— Можно позвонить Гоше, — сказал Зверев. — Или в РУВД. Тут рядом, пятьсот метров, они через три минуты приедут.
— Нет, — сказал я. — Я хочу ему в глаза посмотреть.
Зверев выщелкнул в окно сигарету и зло бросил:
— Может, интервью у него возьмешь?
Я ничего Сашке не сказал. Я помнил, что однажды его оперская судьба пересеклась с насильником-сатанистом {События описаны в романе А. Константинова и А. Новикова «Мент».}. Я промолчал. Мы сидели в машине перед фасадом шестнадцатиэтажного муравейника, с севера надвигалась туча.
— А все-таки жалко, что отменили расстрел, — сказал Зверев.
Мы вышли из машины и двинулись к подъезду. Туча с севера накрыла полнеба.
Квартира №617 оказалась… на тринадцатом этаже. Стальная дверь, глазок, тишина.
— Ну? — спросил я, глядя на Сашку.
Он не сказал ничего, только пожал плечами… Все уже было решено.
Я достал трубу и вызвал Греттира.
— Але, — сказал он невнятно. Кажется, он что-то жевал. — Але… кто это?
— Это «красный орел», Греттир. Не узнал?
В трубке стало тихо. Очень тихо. Матовое стекло двери, ведущей на лестницу, потемнело, послышался шум дождя.
— Кто это? Кто? Какой орел?
— Тебя вычислили, Греттир… через двадцать минут за тобой придут, — сказал я и выключил трубу.
С лестничного балкона донесся жесткий жестяной звук.
— Град, — сказал Зверев.
На улице завыла сигнализация одной машины, потом другой. Заморгала лампа дневного света на потолке.
Дверь квартиры 617 открылась минуты через три. Мы этого не видели, мы разместились так, чтобы не попасть в поле зрения панорамного глазка… Дверь открылась очень осторожно, медленно. Потом щелкнул замок.
Сквозь грохот града с дождем его почти не было слышно. Но все чувства у нас были обострены, и мы услышали.
Я осторожно выглянул из-за угла и увидел тщедушную фигурку в черном… Лампа мигала часто-часто, и фигура двигалась «покадрово»… В правой руке Греттира был тесак.
Длинный — сантиметров тридцать или больше. Греттир шел медленно. «Дорогая моя доченька, поздравляю тебя с Днем Рождения…»
Я сделал шаг из-за стены и тихо-тихо позвал:
— Греттир!
Я позвал его очень тихо, но он услышал.
Он обернулся, и глаза наши встретились…
«Может, интервью у него возьмешь?» — спросил Зверев.
— Эй, Олег, — позвал его Сашка с другой стороны.
Греттир быстро обернулся. Моргала лампа, грохотал град. «Скоро, — подумал я, — листья облетят, станет голо и неуютно…»
— У-у-у-у, — завыл Греттир и бросился на Зверева.
Сашка легко поймал руку с ножом, развернул убийцу и швырнул его лицом в стену.
Нож крутился на линолеумном полу и вращение его замедлялось, замедлялось, замедлялось… Клинок ножа был широким, толстым. Режущая кромка сверкала полоской свежей заточки. К своему новому прилету «красный орел» заточил клюв как надо…
Греттир стоял на четвереньках и тихонечко выл. С лица капала кровь. Зверев подошел и отвел назад ногу, как футболист для удара.
— Саша! — крикнул я.
Сашка остановился, обмяк вдруг… остановилось вращение тесака на полу. Зверев махнул рукой, отошел к стене и сел на корточки. Вытащил сигареты, пальцы у него дрожали. А может, так казалось из-за мигания лампы.
— Вставай, сука, — сказал Зверев, доставая наручники.
Греттир стоял раком, выл. Свисали, закрывая лицо, черные волосы, капала на линолеум кровь. Мигала лампа, кровь на желтом линолеуме казалась черной.
— Вставай, сука, — повторил Сашка.
Греттир лег на пол, прижался, заскулил сильнее.
— Вставай!
Остро заточенный тесак с медным упором для руки и темной деревянной рукояткой лежал на бетонном полу.
— Не бейте! — закричал вдруг Греттир.
Я понял, что чудовищно хочу спать.
* * *
Потом приехали милиционеры из Красноармейского РУВД. И, кажется, прокурорские… Не знаю, не помню. Было много людей и в форме, и в штатском. Высыпали на лестницу соседи. Кто-то говорил страстно, что «Олежек — хороший мальчик. Я его с малолетства помню». «Все они хорошие, — бубнил другой голос, — вон с каким ножичком „хороший мальчик“ гуляет». «Елена-то Константиновна одна его растила, на трех работах всю жизнь».
Впрочем, все это я помню плохо. Голоса сливались, а веки закрывались сами собой…
Мигала чертова лампа под потолком.
Греттира забрали, и нас с Сашкой Зверевым тоже пригласили в РУВД. Домой меня отвез опер Гоша. Сам бы я, скорее всего, не доехал. Я засыпал.
* * *
Вот, собственно, и все… Нет, не все.
Я проспал часов двадцать и проснулся с таким ощущением, какое бывает лишь при тяжелом похмелье. Худо мне было… А ведь когда успешно заканчиваешь какое-нибудь серьезное дело, появляется чувство удовлетворения. У меня никакого чувства удовлетворения не было… не было — и все тут.
Я встал, походил по квартире, посмотрел в зеркало на свое небритое лицо… дал совершенно незаслуженный щелбан Дзаошеню.
За окном было светло, по-сентябрьски прозрачно. Ветер гнал сбитые вчерашним градом листья. Я включил телевизор, там говорили о Великой Американской Трагедии.
Президент Буш с туповатым фейсом фермера из глубинки толковал о Возмездии.
— Нет никакого Возмездия, — подумал я вслух. — Нет и быть не может. Есть только наши представления о нем.
Я выключил телевизор, включил кофеварку и стал бриться.
* * *
В приемной Агентства меня ждала Светлана Аристарховна Завгородняя. Светка была в строгом костюме, без всяких декольте или расстегнутых до пупа пуговиц.
— Ты ко мне, дитятко?
— К вам, Андрей Викторович… Разрешите?
— Заходи.
Мы прошли в кабинет.
— Андрей…
— Что?
— Андрей, я хотела спросить: кто будет готовить материал про «красного орла»?
Я закурил, прищурился и посмотрел на Светку сквозь дым:
— А как ты сама думаешь?
