на земле еврейского кладбища. Кое-где росли между ними несколько оливковых деревьев, но везде и всюду пробивались длинные изогнутые ветви метельника, исконного растения Иудейской пустыни.
Глубоко внизу вилась застроенная арабскими домами долина Кедрона с давно высохшим руслом ручья. Главное же, отсюда как на ладони видна была площадь Храма со всем тамошним хозяйством: серым зданием мечети Аль-Акса, грядой исполинских черных кипарисов и больно сверкающим на солнце красно-золотым куполом мечети Омара, своим изразцовым великолепием придавившей мечту евреев о возрожденном Храме.
Ясно различимы были отсюда и Золотые Ворота в стене, окружавшей Старый город, через которые по преданию и должен войти в Иерусалим Спаситель. Золотые ворота, еще в древности замурованные мусульманами…
— А что там за кладбище внизу, под самой стеной? – спросила Аня.
— Мусульманское кладбище, чтобы Спаситель не прошел, – объяснила Марина. – Он ведь не может идти через мертвых.
— Что же делать? – озабоченно спросила Аня. Марина улыбнулась и ответила просто:
— Сражаться… Евреи веками хоронили своих покойников на этом склоне лицом к Золотым воротам, так, чтобы в день, когда восстанут мертвые, вслед за Спасителем они поднялись и вошли в Иерусалим. А мусульмане, наоборот, хоронят своих головой к воротам, чтобы те встали и заслонили вход, не дали воинству Спасителя проникнуть в город.
Алик покачал головой и сказал:
— Хорошенькая история!
Рыжая кошка-подросток вспрыгнула на мои колени, заурчала, тычась мордочкой в ладонь, полезла к уху, что-то пытаясь мне рассказать… Это была какая-то совсем не израильская кошка — те дикие, наглые, к ним не подступишься. Эта же буквально прилипла ко мне, сразу предъявила неохватную мгновенную любовь.
Наконец, из дальнего дома тягуче откликнулся женский голос, и на ступеньках террасы показалась пожилая арабка с крошечным ребенком на руках. Она улыбалась, кивала и голосом как бы извинялась за то, что нам пришлось ждать. И показывала ключ издалека — мол, иду-иду, все знаем-понимаем.
Придерживая ребенка на своем обширном животе, она отворила ключом замок в железной ограде погребальной пещеры… и гуськом, по крутым неравномерным ступеням, стертым и скошенным, мы стали осторожно спускаться за Мариной в черную утробу скалы.
После солнца зрение никак не могло свыкнуться с подземным мраком. Я сильно зажмурилась, а открыв глаза, обнаружила, что рыжая, как солнце, кошечка следует за мной, не отставая от моей правой ноги ни на сантиметр.
— Она полюбила тебя, – сказала моя американская подруга. – А может быть, это воплощение какой-нибудь души, которая решила хотя бы в виде кошки пожить тут, неподалеку от своего былого дома?
Рябоватый и — в цвет скалы — оранжевый сумрак струился вокруг, обдавая ноги холодком близких подземных вод.
Довольно высокие своды передней пещеры округло поднимались над головами.
— В этой зале не хоронили, – пояснила Марина, – скорее всего, здесь отпевали тело.
По бокам от входа двумя глазницами чернели выдолбленные в стенах ниши для кувшинов — тут омывали руки после очередного погребения.
Марина привычно, как на собственной кухне, нащупала в одной из ниш зажигалку и лампу с прокопченным стеклом, щелкнула и зажгла огонь. Мгновенно по стесанному древним кайлом потолку метнулись тени, и в полутьме обнаружился боковой ход, куда мы, спотыкаясь, двинулись за Мариной, то и дело хватаясь за стены и сразу отдергивая руки.
— Вот, – голосом она говорила глухим, ночным, – видите, по сторонам коридора внизу отверстия — погребальные камеры? Они довольно глубокие. Умершего вдвигали в скалу и закладывали отверстие камнями… Так мы хоронили в глубокой древности, так и сейчас хороним. Евреи — пастухи, кочевники. Помните? «…Скажи рабу моему, Давиду: так сказал Господь: Я взял тебя с овчарни, от овец, чтобы ты был правителем народа Моего, Израиля…» Камень. Повсюду был камень. И на подсознательном уровне мы камню доверяем больше, чем иной материи…
Дошли до глубокой и широкой ниши, где на полу валялось множество пустых алюминиевых плошек от догоревших свечей. Судя по всему, сюда не так уж и редко захаживают паломники.
— Ну, вот и пришли. Археологи и историки считают, что это могила Аггея, Малахии… и с высокой долей вероятности — Захарии тоже. Словом, тех, кого в библейской традиции называют Малыми пророками. Хотя все они тоже были великими провидцами.
Вдруг тонко заверещал звонок мобильного, дикий в этом упокоенном мраке.
Алик выхватил телефон и весело в него крикнул:
— Привет! Знаешь, где я? В могиле! Нет, серьезно…
— А почему нет никакой надписи? – спросила я Марину.
Она усмехнулась:
— Говорят, однажды о такой вот гробнице спросили Маймонида — мол, почему, нет надписи? И он вроде бы ответил: а зачем, ведь и так все знают, кто где лежит… И пожалуйста, мы убеждаемся, что человеческая память долговечнее надписи на камне. Она не стирается…
Рыжая кошечка все крутила и крутила петли вокруг моих ног, бесшумно и юрко, не мешая ступать.
— Ну ты подумай, – сказала Аня, – как она тебя выбрала!
Наконец двинулись обратно — к синему лоскуту неба, растущему с каждой тяжелой ступенью вверх.
Слепящий свет обрушился на меня, заставив смежить веки и даже прикрыть их на минуту ладонью. И когда, обвыкнув, я вновь открыла глаза, с необычайной ясностью увидела голубые и цветастые детские майки на веревке, телевизионную тарелку на крыше дома, проржавленные вензеля железных ворот и окруженную оградой гробницу Малых пророков.
Это место, духовно и кровно принадлежащее евреям, проданное турецкими властями Русской православной Миссии, населенное и обжитое арабами, несло в себе зерно и суть нерасторжимой сакральной безысходности любого события на этой земле.
— Вот так по тем ступеням древние паломники поднимались на Храмовую гору… колонны оставались за спиной… затем выходили на площадь к Храму…
Мои друзья стояли у низкой каменной ограды, смотрели вниз на Храмовую площадь и слушали объяснения Марины; взмахивая и поводя руками, то правой, то левой, то обеими вместе, – со спины она казалась дирижером оркестра.
— А знаете, какой он был величины? Мечеть Омара, которая выстроена точнехонько на месте Храма, относилась бы к его высоте так, как чашка, поставленная на пол, относится к высоте стола. Он подавлял своим величием. Весь бело-голубого мрамора, с золотой чешуйчатой крышей — издалека, в раскаленном мареве горного света, он казался гигантской глыбой льда!
Мы дали пять шекелей пожилой арабке, что пряталась в детстве от канонады в гробнице еврейских пророков; она заулыбалась, локтем подкинула ребенка, поправила платок и стала благодарить по-английски добрых американцев.
Приблудная рыжая душа, каким-то чутьем понявшая, что я ухожу, немедленно покинула мою тень, побежала прочь, не оглянулась. Все-таки, подумала я с забавной обидой, кошка есть кошка.
Уходя, я помедлила и обернулась.
По склонам Масличной горы, заполоненное метельником, спало неисчислимое воинство мертвых в ожидании часа,
