– Нет, – выдохнул Гванидзе, внимательно слушая неторопливую речь Бондаря. Тот понимающе кивнул:
– Так я и думал. Но вот другой вариант. Ты говоришь мне правду. Сдаешь своих сообщников с потрохами. В таком случае я непременно захочу с ними встретиться. В одиночку. Если они меня прикончат, ты будешь отмщен, Чака. – Бондарь улыбнулся, словно такое предположение показалось ему забавным. – Может быть, мы даже свидимся с тобой в аду, чтобы продолжить там выяснение наших отношений. Но для этого необходимо, чтобы я вышел на твоих орлов. Только они способны разделаться со мной.
– Они разделаются, – пообещал Гванидзе.
– Тогда выкладывай начистоту, когда и на чем они прибудут, – миролюбиво предложил Бондарь.
– Хочешь сказать, что тебе жить надоело?
– Не то чтобы очень. Но носиться со своей жизнью, как с писаной торбой, я не привык. Беречь ее – берегу, но не цепляюсь.
– Странный русский, – процедил Гванидзе, обращаясь то ли к ночному небу, то ли к луне, наблюдающей за происходящим из-за облачного занавеса. – Такие редко попадаются.
– Редко, но метко, – отрезал Бондарь. – Кроме того, попался ты, а не я. Решай.
– А я уже решил.
– Говори.
– Я расскажу тебе то, о чем ты просишь.
– Давай, – кивнул Бондарь.
– Сначала выслушай мое условие.
– Ну, Чака, это уже перебор… Торговаться с тобой я не стану.
– Постой! – торопливо крикнул Гванидзе, видя, что Бондарь направляется к джипу. – У меня совсем простое условие.
– Только не говори, что ты сделаешь это сам.
Гванидзе засмеялся своим резким неприятным смехом, но смеялся он очень осторожно, оберегая от сотрясения сломанную ключицу:
– Я не дурак. Вряд ли ты вернешь мой пистолет и оставишь меня одного минут на пять, как об этом пишут в книгах.
– «Вряд ли» слишком мягко сказано, – подтвердил Бондарь.
– Но немного поиграть в благородство не откажешься, верно?
Глаз Гванидзе впился в глаза Бондаря, выискивая там ответ. Тот ответил ему прямым немигающим взглядом:
– В благородство не играют, Чака. Оно либо есть, либо его нет.
– У тебя должно быть.
– Допустим.
Бондарь продолжал внимательно смотреть на Гванидзе. Тот держался неплохо, учитывая, что через несколько минут все будет кончено. Может, у него в запасе имеется какой-то коварный трюк, который он собирается продемонстрировать? Но Гванидзе просто лежал на спине, лежал устало и расслабленно, не проявляя ни малейших признаков агрессии.
– Хочу попросить тебя о маленьком одолжении, – угрюмо сказал он, уронив голову на землю. – Я мусульманин, понимаешь? Дай мне произнести свою последнюю молитву перед тем, как выстрелишь. – Тон Гванидзе сделался просительным. – Хорошо? Это продлится недолго, потом можешь стрелять. Каждому предстоит когда-то умереть. Тебе тоже.
Бондарь взглянул на равнодушную луну и пожал плечами:
– Хорошо, Чака. Я дам тебе пять минут. Но если ты вздумаешь выдвинуть еще одно условие, то у тебя не останется даже пяти секунд. – Он многозначительно прикоснулся к рукоятке пистолета. – Поэтому хватит морочить мне голову. Приступай к исповеди.
И Гванидзе заговорил…
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит
66
Громады горных хребтов тянулись к недосягаемым звездам. Пустынная дорога вызывала в памяти лермонтовский кремнистый путь. Стоящий на ней «Лендровер» выглядел неуместно, как лоток мороженщика или игровой автомат. Автомобиль не имел никакого отношения к вечности, которой дышало все вокруг. Вечными были небо, горы и лунный лик, изъеденный космической проказой. Все люди, которые когда-либо смотрели на них, давно обратились в прах. Та же участь ожидала ныне живущих и еще не родившихся. Осознание этого факта настраивало на мрачный и торжественный лад. Казалось, вот-вот зазвучит органная месса Баха.
Услышав почти все, что он хотел услышать, Бондарь медленно распрямился во весь рост. Оставался еще один маленький, но важный нюанс. Напустив на себя маску полнейшего равнодушия, Бондарь произнес:
– Хочу, чтобы ты узнал, как я собираюсь покончить с твоими сообщниками, Чака. Перестрелки не будет, не надейся. Джип набит взрывчаткой. Я заминирую его и оставлю на шоссе. Парни, которые едут сюда, наверняка опознают твой «Лендровер». Они остановятся, чтобы поздороваться. И вы поздороваетесь. – Бондарь поднял глаза к небу. – Там.
– Скажи, ты действительно желаешь их смерти? – спросил нахмурившийся Гванидзе.
– Зачем бы еще я тратил время на болтовню с тобой?
– Тогда тебе придется принять бой.
– Почему? – удивился Бондарь, ничем не выдавая своих истинных чувств.
– За оружием должны приехать новенькие, – пояснил Гванидзе. – Они понятия не имеют, какая у меня тачка. Трюк со взрывчаткой не сработает. Ты будешь вынужден вести честный бой.
Он сказал: честный. И это после того, как Бондарь услышал от пленного, что в ожидаемом микроавтобусе будет не меньше троих боевиков! Следовательно, их окажется там минимум в два раза больше. Просто Гванидзе не хотел допустить, чтобы противник избежал возмездия. Охваченный этой идеей-фикс, он не заметил, как проговорился. Бондарь, в свою очередь, выяснил очень важную для себя вещь.
Боевики не знают, какая машина у поставщика оружия. Следовательно…
Бондарь усмехнулся.
– Тебя это не касается.
– Не тебе решать, что меня касается, а что нет, – спесиво заявил Гванидзе.
– Ой ли?
Бондарь качнул стволом пистолета. Рука не поднималась. Не поднималась она убить безоружного человека. Пусть не человека – нелюдь. Заклятого врага.
– Для тебя все в прошлом, – буркнул Бондарь, собирая волю в кулак. – Будущего у тебя уже нет. Да и настоящего осталось совсем ничего.
Направив «ТТ» на Гванидзе, он заставил себя вспомнить, как выглядели несчастные жертвы этого живодера. Что они должны были испытывать, когда их кромсали скальпелем? Стоит проявить малодушие, пощадив пленника, и этот кошмар повторится снова и снова. Здесь, в Грузии. В Чечне. В Краснодарском крае. Где угодно. Когда угодно. Разве Бондарь вправе допустить такое? Нет, конечно же, нет, тысячу раз нет, нет и нет.
Отчего же онемел палец, обхвативший спусковой крючок?
Стреляй, мысленно приказал себе Бондарь. Убей гадину. Уничтожь врага. Лежачего, раненого, беспомощного. Прямо сейчас. В упор. За тебя этого никто не сделает, капитан.
Палец согнулся на доли миллиметра.
Не сводя взгляда с его побелевшего сустава, Гванидзе крикнул:
– Эй! А моя молитва?
