всё так же сижу и слушаю уничтожающий меня монолог.
— У папы чуть инфаркт не случился, когда ты заявила, что хочешь разорвать помолвку. Хорошо, Кирюша так об этом и не узнал. Ой, что было бы тогда, даже думать страшно. — изливается мама, как только Должанский покинул наш дом.
Да насрать мне на вашего Кирюшу! Он видел, как я с Тёмой целовалась, и хоть бы хны ему. Для него я тоже вещь, которой он хочет обладать. Не более того.
— Я могу идти? — единственный вопрос, который меня сейчас волнует.
— Иди, — буркает отец, — всё равно сейчас мало толку от этого разговора. Завтра поговорим.
Поднимаюсь из-за стола и неровным шагом иду в свою комнату.
Как будто завтра что-то изменится. Они не перестанут прессовать, давить на жалость и чувство вины за папино самочувствие. Кир не исчезнет из моей жизни. Северов больше никогда в ней не появится.
Господи, как теперь с этим жить? После того, что я наговорила ему? Как забыть его взгляд, когда я сказала, что никогда не выберу обычного студента? Плевать мне на все деньги мира и высокие статусы. Я готова жить на улице и питаться помоями, лишь бы он был рядом.
А что теперь?
Теперь я умерла окончательно. Ничего не осталось. Без него я не умею жить. Я никогда больше не перестану быть ходячим трупом. Внутри не осталось ничего живого. Бракованное сердце наконец перестало трепыхаться в груди и замерло. Вены пересохли. Дыхания нет. Лёгкие перестали качать горький кислород. Я же дышу только ИМ! Его запахом, который больше никогда не укутает меня пряным облаком аромата табака, корицы и свежесваренного кофе.
Возле лестницы резко меняю планы и сворачиваю в сторону отцовского кабинета. Открываю бар и хватаю первую попавшуюся бутылку с алкоголем. Выдёргиваю пробку и тут же заливаю внутрь. Сейчас мне это необходимо, иначе я не переживу предстоящую ночь. Горло обжигает, но, опускаясь ниже, превращается в ледяные иглы. Кроме уже привычного холода за рёбрами ничего не осталось.
— Анастасия?! Ты что делаешь?! — вырастает в дверях папин силуэт.
— Пью! — рычу, даже не стараясь скрыть раздражение и ненависть.
Да, я их ненавижу. Видеть не могу. Не хочу слышать. И плевать, что будет дальше. Даже если это убьёт отца, мне всё равно. Моё сердце уже в могиле.
Той же шаткой походкой протискиваюсь мимо настолько ошарашенного родителя, что он даже сказать ничего мне не решается.
Ну конечно!
Идеальная девочка слетела с катушек. Щёлкнули последние предохранители, и свет погас.
Они хотели, чтобы я вышла за Должанского? Отлично!
Но больше я не стану играть в идеалы. Теперь я такая. Пусть привыкают. Другой не будет.
После маминой реакции на моё признание, я ничего от них не жду. Ни понимания, ни принятия, ни поддержки.
Зайдя в комнату, громко хлопаю дверью и щёлкаю замком.
Не хочу, чтобы предки сейчас ломились ко мне со своими упрёками. Просто стою у двери и смотрю. Когда-то это было моим домом, моим убежищем, в котором можно спрятаться от всего мира и побыть собой.
А сейчас?
Моё убежище стало моей тюрьмой.
Веду взглядом по полкам с ровными рядами книг и разных безделушек и сувениров. Делаю ещё глоток виски и морщусь. Не столько от обжигающего глотку алкоголя, сколько из-за удушающего осознания, что это конец.
Отчаяние накрывает с головой. В животе поднимается смерч, раздирая бесполезные органы.
Артём никогда больше не обнимет, не зароется лицом в мои волосы, не обожжёт кожу табачно-ментоловым дыханием. Я больше не почувствую вкус его поцелуев, не буду гореть от его ласк. Никогда я больше не услышу: я тебя, моя идеальная девочка.
Я так и не позволила ему сказать это снова. Иначе я просто не смогла бы не ответить. Когда Северов требовал признаться, что я люблю его, чувство было такое, будто кто-то частым гребнем прошёлся по моему сердцу, оставляя неровные разрывы.
Я люблю тебя. Люблю тебя, Артём. Люблю, Тёма. Больше жизни люблю. Я люблю тебя. — постоянно повторяла в голове и до боли сжимала челюсти, чтобы не сказать этого вслух. Пусть лучше ненавидит меня, чем узнает правду.
"Я ненавижу тебя, Настя"
Правильно. Так правильно. Лучше пусть будет так, чем продолжать терзать его. Пусть ненавидит, проклинает, найдёт себе другую, но не любит меня. Только пусть ему не будет так больно.
— Пожалуйста, Господи, прошу, пусть он переживёт моё предательство. Пусть живёт с ненавистью, а не умирает, как я, от любви. Молю, Боже, пожалуйста.
Когда сил молиться не остаётся, в голову пробивается одна единственная мысль.
Это конец…
Конец.
Конец!
Долбит без конца…
С каким-то диким остервенением я подлетаю к первой полке и, схватив вещицу, которая когда-то много для меня значила, с размаху впечатываю её в стену. Следом летит вторая, третья, четвёртая… Любимые книги раздираю в клочья. Вырываю из стены полки. Сдёргиваю постельное. Потрошу подушки. Открываю шкаф и рву одежду. Вгрызаюсь зубами в то, что не удаётся уничтожить руками. Срываю со стен картины и фотографии, на которых запечатлены "счастливые моменты жизни".
Я никогда не была счастлива до той вечеринки! Никогда не жила до него!
Стеклянные рамки разлетаются на острые осколки, но боли от порезов я не ощущаю. Вообще ничего, кроме той самой ненависти к самой себе. Переворачиваю стол и бью по нему изрезанными ногами, пока он не начинает хрустеть и, наконец, не поддаётся под моим напором, раскалываясь на части. Сдёргиваю с окна шторы и грызу зубами, пока они не превращаются в кучу неровных лоскутов.
И у меня так внутри. Бесформенная куча разорванных органов и нервов.
Конец…
Луплю сжатыми в кулак пальцами в зеркало, пока оно не рассыпается на сотни осколков, украшенных неровными каплями крови и слёз. Выдираю из шкафа полки и швыряю в закрытое окно. Стекло со звоном разлетается, усыпая и без того утыканный стекляшками ковёр. Когда в комнате целой остаётся только наполовину пустая бутылка виски, хватаю её и, скатываясь спиной по двери, даю волю рыданиям. Из разбитых костяшек без остановки течёт кровь. Так же, как и из порезов на ногах.
Не больно. Не это больно.
Внутри пожар. Последняя агония, а потом не останется совсем ничего. Пустота и холод.
Я плачу всю ночь, делая небольшие глотки крепкого напитка.
Сегодня я убила не только себя, но и любовь Артёма ко мне.
— Это конец!!! — ору в темноту.
Голос эхом отлетает от искорёженной мебели и голых стен, отскакивает от битого стекла и, словно издеваясь, вторит:
Это конец… конец… конец…конец…
***
С
