том же лесу, что и тогда, Ерёма! Ведь всё это случилось с нами так недалеко от этого проклятого места!
На последних словах кожаная книга вспыхнула. Однако Антон Силуанович, ощущая, как языки жгут пальцы, не бросил её, а, терпя из последних сил, поднял её выше, словно факел:
— Истина не горит! — выкрикнул он, и только после этого взмахнул рукой. Вопреки его ожиданиям, книга не упала, а взметнула вверх алым соколом. Покружив, жар-птица устремилась к самому верху, и лики на сводах на миг исчезли. Но затем птицы не стало, и всё вернулось.
— Довольно! — прорычал Гвилум, жмурясь и прикрывая глаза чёрными лапами. — Я повторю свой главный вопрос! Значит, и вы согласны участвовать в Игре, Антон Силуанович?
— Да! Я же сказал — да! — прокричал тот. — Но только ради того, чтобы спасти из ваших грязных когтей моего заблудшего брата!
— Вот это прозвучало прелестно! — кажется, Гвилум отошёл, вернувшись к своему привычному, радостно-надменному настроению. — Но позвольте, сударь, дать вам совет! Как только начнётся Игра, постарайтесь не спасти вашего братца от нас, хе-хе, а себя — от него! Верно я говорю?
Антон Силуанович посмотрел в сторону брата — он надеялся, что его слова, тетрадь, обернувшаяся ясной огненной птицей, а главное — воспоминания о прошлом, когда он был ещё другим, перетянут чашу весов. И всё пойдёт совсем не так, как задумано этими мерзкими тёмными существами, получающими подпитку своим истлевшим душам за счёт этой жестокой бесчеловечной Игры.
Но тот, лишь на миг поколебавшись, вновь скривил медвежью харю…
— И всё же надо отдать должное: а неплохой ход придумал-таки ваш братец, чтобы завладеть золотом! — эти слова Гвилума окончательно вернули лихоозёрскому барину прежнюю ярость. — Так и всегда: играя в благородство, бьют ниже пояса, чтобы ослабить противника и выиграть!
— Ты пожалеешь, что пришёл сегодня сюда, Антоша! — прорычал старший брат, и от его голоса пошатнулись своды, осыпавшись вниз пылью и каменным крошевом.
— Тише! Так и недолго обрушить Престол! — усмехнулся Гвилум. — Так, раз оба участника согласны, мы наконец-то приступаем к нашему первому испытанию!
* * *
Алисафья попыталась встать с примятого снега, но её зашатало от бессилия, и она вновь опустилась на колени, прижав кончики пальцев к вискам. Голова кружилась, и перед глазами, словно встревоженные птицы, мелькали причудливые образы. Виделся старый охотник Протасий — тот был груб и раздосадован, пытался что-то сказать, раздувая длинные густые усы, но слова звучали глухим неразборчивым эхом, как из толщи воды.
Затем перед мысленным взором предстал Антон Силуанович — тот находился в самом чреве обрушающейся шахты, перепрыгивая с одного тонкого, как свеча, столба на другой. И каждый раз столб, на котором он стоял всего мгновение назад, подкашивался и летел вниз с тяжким грохотом ломающихся тёмно-красных плит. Своды шахты тоже дрожали, готовые вот-вот сложиться и накрыть несчастного молодого человека в своём необъятном каменном мешке. И вот очередной прыжок, и на этот раз ноги приземляются на самом краю. Теряя равновесие, он взмахивает назад руками и валится вниз, в последний миг повисая над бездонной пропастью. Ухватившись лишь одной ладонью, висит на ней, и дрожащие пальцы бессильно оцепляются один за другим, осыпая во влажные испуганные глаза сухую острую крошку…
— Нет! — выкрикнула Алисафья, зная, что это — вовсе не игра воображения, а знак беды! Антону Силуановичу грозит опасность, и надо помочь!
До последнего мгновения она относилась к нему, как к важному элементу событий, пусть это и звучит цинично… Знала, что повела этого причудливого, странноватого, но честного и благородного молодого человека на верную гибель… От самого первого мгновения, как проявилась из толщи Времени, представ пассажиркой дилижанса, и до этой минуты она думала о его вероятной смерти как о чём-то само собой разумеющемся. Там, на вокзале, она наговорила о том, что хорошо знала его сотоварищей по столичному кружку вольнодумцев, но, конечно же, никогда не встречалась с ними. Иначе бы он просто не стал ей доверять.
Алисафья решила вмешаться в ход событий только после того, как ей стало ясно — в предначертанном варианте всё почему-то пошло не так! Судьба вела линию своего карандаша к тому, что молодого барина задержат двое полицейских, доставят в участок, а оттуда — в особняк старшего Солнцева-Засекина. Затем, потрёпанный, усталый и лишённый какого-либо внутреннего огня и стержня, Антон Силуанович должен был отправиться со всеми в шахту. Когда же линия искривилась в ином направлении, и молодой барин мог вообще уехать и избежать Игры, Алисафья поняла, что это — шанс для неё.
Всё, что её заботило — это возможность помочь брату исполнить долг. И довести игрока до шахты нужно ей было только во имя этого… Но теперь, вспоминая тонкие благородные черты молодого барина, и то, как он смотрел на неё в моменты лесных опасностей, рыжая девушка корила себя, что привела его сюда, и тем обрекла на гибель.
Её вообще не должно было быть здесь! Фока предупреждал её, что за ослушание она теперь никогда не сможет войти в поток Времени и вернуться, а станет, как обычная смертная. Познает болезни, горе. Но ведь не только из этого состоит канва жизни тех, кто рождается и умирает. У них есть ещё и… Любовь. И, похоже, любовь эта впервые так нечаянно коснулась растревоженного сердца рыжей девушки…
С трудом после очередной попытки сумев подняться на ноги, Алисафья расправила еловые ветви и посмотрела в сторону шахты. В тёмной ночи над ней клубился розовый дым — Игра уже шла, а значит, ничего изменить нельзя.
«Милый, благородный! — направила она из последних сил мысленное послание Антону Силуановичу. — Только продержись! Я верю в тебя, ты выстоишь! И… прости меня, если сможешь».
В этот миг у входа наконец-то зашевелился, с трудом приходя в себя после удара головой, Фока Зверолов. В ушах звенело, словно добрая сотня дровосеков неустанно точила топоры о камни. Охотник даже и не сообразил, что с ним, и где находится. Заряженное особой заговорённой пулей ружьё, потеряв магическую связь с хозяином, лежало поодаль, и тускло пульсировало фиолетовыми огоньками.
Фока выругался, растёр лицо снегом, а затем сел, прижавшись спиной к замурованному входу. Отдышавшись, сразу не понял, что же не так?..
«Этот-то где? Точно! Аптекарь! Он же валялся тут!»
На том месте, где спал, свернувшись калачиком, усталый Залман, остались только примятый снег и пара пустых гильз.
«Ушёл, видимо.
