– Увы, государыня, у вас устаревшие сведения. Баронесса Штиглиц дала мне полную отставку!
– Но как это возможно? – удивилась та, сделав вид, что впервые слышит об этом.
– Сам в шоке.
– Но в чем причина подобного афронта?
– Не знаю. Она не пожелала объясниться.
– Поражаюсь вам, Будищев! – искренне возмутилась Юрьевская. – Экий вы, право, чурбан! Да разве барышня может сказать о таком прямо, да еще и лично? Нет уж, немедленно извольте вспомнить, чем вы могли ее так обидеть?!
– Увы, – немного растерялся Дмитрий, никак не ожидавший подобного проявления женской солидарности, – но я не знаю за собой никаких косяков, то есть грехов. Разве что я был сильно занят после тех печальных событий и, возможно, не уделял ей должного внимания.
– Вот видите! – удовлетворенно воскликнула Екатерина Михайловна. – Немножко поразмыслили, так и вина сыскалась. Впрочем, пожалуй, в таком случае наказание и впрямь чрезмерно. Знаете что, я постараюсь что-нибудь для вас сделать. Полагаю, уж мне-то баронесса скажет, что же вызвало ее неудовольствие.
– Буду чрезвычайно вам признателен, – ответил ей подпоручик, сердясь сам на себя, что дал возможность перейти на личные дела.
Эх, и хорошо же жить фартовым людям! Пока другие лямку на службе тянут или в поле горбатятся за кусок хлеба, Тихон Щербатый сидит в тепле, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке! Где-то рядышком играет гитара, и тонкий голосок выводит незатейливую песенку о тяжелой доле и обманутой любви. От этого козьего блеяния у него скоро уши заболят, но вот беда, Лауре – подруге Тишки, эта самая любовь со страданиями страсть как нравится!
Если, конечно, на ее месте кто другой оказался, то Щербатый этот концерт враз бы прикрыл, но вот Лауре он отказать ни в чем не может. И дело даже не в том, что баба гладкая, да на любовь злая, или, как говорят господа, страстная. Нет, у Тихона есть к ней иной интерес, хотя, конечно, беса потешить он не отказывается. Все дело в том, что уж больно дроля[59] его для дела хороша!
Никто так, как она, не умеет прикинуться наивной дурочкой и охмурить молодого и неопытного купчишку или подгулявшего приказчика. Или наоборот, состроить с себе приличную барышню, почти что из благородных, попавшую в трудные жизненные обстоятельства. Глядишь, какой дурачок с тугим кошелем и клюнет, да и развернет перед ней хвост, как заморская птица павлин, да пройдет гоголем. Поведет в трактир или даже в ресторацию, чтобы, значит, угостить, да попользоваться… а потом сам проснется в канаве без штанов и без денег, да хорошо еще, если живой.
Хотя, конечное дело, бывает и на нее проруха. Вот зачем она свела его с этим проклятым флотским, чтоб ему ни дна, ни покрышки! И ведь чуял Тихон, что не след с ним связываться, но уж больно хорошие деньги посулил офицерик за несложную работенку.
Вправду сказать, расплатился этот подпоручик чистоганом, не обманул, но вот только крови после себя оставил больше, чем десять разбойников на Катунской каторге. Это же мыслимое ли дело, устроить пальбу перед староверческим молельным домом!
Щербатый, еще когда первый раз в глаза ему глянул, сразу понял – убивец перед ним. Эдакому ферту человека порешить, что высморкаться. Тишка, конечно, тоже не за печкой уродился, но с таким бы связываться поостерегся. Хотя дружки подзадоривали, дескать, чего это фраер залетный не по понятиям речь ведет и обзывает фартовых, как шелупонь трактирную… особенно Кривой разорялся, кричал, что надо его на перо посадить. Ага, посадишь такого. Чутье как у волка, револьвер всегда под рукой, а уж стреляет так, что впору в цирке выступать!
– Тихон Алексеевич, – прошептал, наклонившись к нему, половой. – Там вас человек спрашивает.
– Какой еще человек? – лениво зевнул фартовый.
– Я это, Тишенька, я, – с какой-то нарочитой угодливостью зачастил пришедший вслед за слугой старичок. – Зашел тебя проведать…
Вор презрительно скосил глаза в сторону посетителя и тут же дернулся как ужаленный, поскольку узнал в нем одного из приказчиков купцов Прохоровых.
– Проходи, раз пришел, – буркнул Щербатый.
– Спаси тебя Христос! – расплылся в улыбке пришедший, осторожно примащиваясь на краешек стула.
– Зачем пожаловал?
– Дело к тебе есть, соколик.
– У тебя?
– Зачем у меня, – картинно удивился приказчик. – У хозяев моих, да и у всего обчества!
Последние слова он произнес с нажимом, сбросив с лица угодливую улыбку, и Тихон почуял, что быть беде. Клан Прохоровых был весьма обширным купеческим сообществом. Отдельные его члены редко поднимались выше второй гильдии, но все вместе могли потягаться даже с миллионщиками. И самое главное, семейство это с давних лет придерживалось древней веры. Иногда, правда, случалось, что некоторые из них переходили в православие, но и тогда не теряли связи с бывшими единоверцами. А если у одного из Прохоровых возникали какие-то серьезные проблемы, за его спиной нерушимой стеной вставали родичи. И что самое противное, пришедший к Щербатому старичок как раз и занимался решением щекотливых проблем Прохоровых.
– Тишенька, – промурлыкала Лаура, капризно кривя губки, – чего он слушать мешает, гони его…
– Выйди отсюда, мне с человеком надо потолковать! – решительно оборвал подругу уголовник.
– Что? – взвилась та, как разъяренная кошка, после чего вскочила с места и решительно покинула комнату, успев прошипеть любовнику: – Попомнишь еще!
– И что надо вашему «обчеству»? – поинтересовался фартовый, спровадив подругу.
– Слышал небось, что одного из наших в Рыбачьей слободе застрелили? – вопросом на вопрос отвечал посетитель.
– Петербург город большой, тут каждый день кто-то богу душу отдает.
– Это верно, – кивнул старичок, – все под богом ходим, однако адвоката Крашенинникова застрелили прямо перед домом божьим.
– Ишь ты, – деланно удивился вор. – Что деется на белом свете!
– А ты и не слыхал! – хихикнул в сморщенную ладошку старик.
– А должен был? – с нажимом спросил Тихон.
– Ну, раз там поблизости твоего человечка видели, стало быть, должон!
– Это кого еще?
– Мил человек, ты меня, часом, ни с кем не перепутал? Блудницам своим будешь крутить, а передо мной нечего!
– Мои люди в том деле не участвовали.
– Может, и так, – не стал спорить посланник, – а может, и нет. Но то покуда не важно.
– А что важно?
– То, Тишенька, что обчество порешило обиды не спускать и убивца того наказать примерно. Дабы прочим неповадно.
– Я тут при чем? – нервно дернулся Щербатый.
– При том, что за голову лиходея от нас награда положена. Три тысячи целковых, как одна копеечка!
