Возможно, такая организация союза была несовершенной, о чем свидетельствовала деятельность отдельных преступных элементов. Примером могло служить преступное сообщество виленджи, похитившее Уокера, его друзей и других товарищей по несчастью. Смущенное (если жилье может смущаться) помещение, в котором жил Уокер, сказало ему, что были и другие цивилизации. Помимо солнечных систем, считавшихся активными членами галактической цивилизации, были и другие культуры — одни более могущественные, иные — менее, были общества еще более примитивные, чем земное. Галактика велика, в ней существуют общества, находящиеся на разных стадиях развития.
Но, несмотря на неподдельную доброту и гостеприимство хозяев, несмотря на приобретенное умение распоряжаться своим жилым помещением, несмотря на удовлетворение практически всех потребностей, Уокер с каждой прошедшей неделей чувствовал, что в его душе нарастает беспокойство и тревога. Кажется, приблизительно те же чувства испытывала и Скви и определенно Браук. Один только Джордж был совершенно доволен жизнью: ему удалось наконец получить продолговатые съедобные предметы, весьма напоминающие телячьи ребрышки.
По крайней мере, бесконечные предложения поговорить с ним и его друзьями об их индивидуальных и совместно пережитых испытаниях, предложения встреч и вечеров вопросов и ответов становились все реже. Именно после одной из таких удивительных, но странно тревожных встреч с уважаемыми серематами и представителями еще дюжины разумных видов Уокер наконец явно ощутил то, что скрытно тревожило его уже несколько месяцев. Это осознание ударило его с той же силой, что и слова, сказанные ему Скви во время их первой встречи на борту корабля виленджи. В тот раз к'эрему Секви'аранака'на'сенему сказала: «Теперь вы должны смотреть на себя как на диковинку».
Кажется, с тех пор прошло миллион лет.
И вот теперь с сокрушительной ясностью он понял, что слова эти не утратили силу, что он и его друзья и есть диковинка, сенсационная новость, небывальщина. Виленджи хотели выставить их всех на продажу именно как диковинки. Серематы спасли их от этой участи, чтобы опять превратить в то же самое. Нет, конечно, теперь они не пленники, а гости. Почетные гости, а не движимое имущество. Имея в течение нескольких месяцев дело с серематами, встречаясь с ними лично, Уокер неплохо узнал эти добрые цивилизованные существа. Да, они трехрукие и трехногие, но они не двуличные.
Все четверо, каждый по-своему, наслаждались уединением, но их связывало теперь столь многое, что они не могли отказать себе в удовольствии время от времени побыть вместе. У каждого были интересы, которые было невозможно удовлетворить дома. Браук просил отвезти его в горы Джаймоуду, где он сочинял стихи и декламировал их горному ветру. Скви часто отвозили на берег единственного океана, и там Скви подолгу сидела в обществе волн, до тех пор пока сопровождающие серематы не напоминали ей, что пора отправляться домой. Джордж занимался тем, что обследовал внутренности огромного искусственного дерева, пользуясь в своих скитаниях врожденной способностью заводить дружбу с любыми мыслящими существами, независимо от их внешней формы и видовой принадлежности.
Эти путешествия давали всем четверым пищу для разговоров. По общему согласию они собирались в общей гостиной и рассказывали друг другу о том, что им удалось узнать и увидеть за прошедшее с последней встречи время. Именно во время таких посиделок Уокер и высказал вслух то, что уже давно копилось у него в душе:
— Думаю, наши хозяева начинают от нас уставать.
На это последовало немедленное возражение.
— Не вижу никаких признаков этого, — зарокотал в ответ Браук. — Во всяком случае, никто не говорил мне ничего подобного.
— Я сижу у моря столько, сколько мне хочется, оплакиваю отсутствие родного запаха, но радуюсь воспоминаниям о нем, — сказала Скви, удобно свернувшись на щупальцах перед входом в миниатюрную пещеру, которую по ее просьбе установили в гостиной.
Джордж сделал для себя удобный коврик, отличавшийся тем, что был живым и всюду следовал за псом, а Уокер наконец сумел получить нечто — пусть и отдаленно — похожее на мягкое кресло.
— Когда солнце заходит за горизонт, мои провожатые начинают проявлять беспокойство, — продолжала между тем к'эрему, — но они слишком уважительно относятся к высшему разуму и не настаивают на возвращении домой. Я ухожу сама только для того, чтобы угодить им. Помимо того, надо возвращаться домой, чтобы поесть.
— А я вообще спокоен и доволен. — Лежа на коврике и наслаждаясь его курчавым мехом, щекотавшим ему живот, Джордж поднял глаза и посмотрел на Уокера скорее с любопытством, нежели с сочувствием. — В чем дело, Марк? Тебе перестала нравиться еда? Больше не устраивает температура воздуха? Тебе надоело целыми днями бездельничать и невозможность занять день сильно напрягает твою человеческую психику? Испытываешь чувство вины за выпавшее на твою долю счастье?
Уокер заерзал в кресле. Между человеком и псом, но в некотором отдалении от влаголюбивой Скви, в нескольких дюймах над полом, горел огонь. Назначение его было чисто декоративным, так как по первому слову любого из обитателей в помещении можно было установить любую желательную температуру. Уокер так ни разу и не спросил, хотя ему было безумно интересно, каким образом и за счет какого топлива поддерживалось это горение. В конце концов, достаточно и того, что гостиная выполнила его требование. Яркое, веселое пламя напоминало о доме, но оставалось при этом… холодным. Весьма странное, мягко говоря, определение для пламени.
— Да, здесь комфортно, Джордж. Но я бы не стал заходить так далеко и называть это счастьем.
— Не надо никуда заходить, — ответил пес. — Как только возникнет необходимость, я сам скажу это за тебя. То, что мы имеем, — это счастье. — Джордж сдвинул мохнатые брови и, посерьезнев, произнес: — Ты подавлен, Марк.
— Нет, не подавлен, Джордж. Не подавлен. Это ностальгия.
Пес недовольно фыркнул и зарылся носом в грубый ворс коврика. Коврик ласково зарычал, щекоча Джорджу нос.
— Я видел как-то раз одного храброго пуделя, который спугнул двоих воров-домушников, мне приходилось лежать между рельсами, пока надо мной, на высоте фута от головы, грохотал товарняк, мне случалось съесть почти нетронутую вырезку у ресторана Дампстера — но я ни разу в жизни не видел довольного человека. Что с вами происходит, обезьяны? — Пес в раздражении возвел глаза к потолку.
— Я ничего не могу с этим поделать, Джордж. Я скучаю по дому. Я скучаю по многим… вещам. — Уокер махнул рукой куда-то назад, за спинку кресла. — Пойми меня правильно. Серематы ведут себя очень великодушно по отношению к нам. И не только они сами, но даже их техника. Если бы я смог перенести на Землю хотя бы сотую часть процента из того, что я здесь увидел, то стал бы богатейшим в мире человеком. Но это не все. Я не думаю, что дело в технологиях. Мне не хватает просоленной отбивной и швейцарского сыра в закусочной на углу моей улицы. Мне не хватает чикагской пиццы. Мне не хватает пронизывающего ветра с реки, не хватает вида толпы, заполняющей магазины на рождественских распродажах. Мне не хватает даже тупого телевизора. Помоги мне бог, но я скучаю даже по мыльным операм и коммерческим сериалам. Мне хочется знать, выиграют ли «Медведи» плейофф, займется ли Дэйли снова политикой, я хочу знать, каковы виды на урожай какао в Кот-д'Ивуаре, в Папуа-Новой Гвинее и на Карибских островах. — Уокер замолчал и тяжело вздохнул. — Мне не хватает свидания с женщинами, мне не хватает даже их отказов. Я скучаю по холодильнику в нашем офисе и по бегонии в моей квартирке на двенадцатом этаже. Мне не хватает газет с мировыми новостями, мне хочется послушать модного певца, посмотреть последний фильм, прочитать захватывающую книгу. — Он опустил глаза и посмотрел на своего друга увлажнившимися глазами. — Ты когда-нибудь скучаешь о чем-нибудь, Джордж?
