время не озаботился оформлением документов.
— Я просто думаю — не много ли.
— Ты опять забываешь о дефолте девяносто восьмого года, как в свое время говорили, учи матчасть…
Когда Алиса вернулась, в кабинете было тихо. Ричард сидел у окна, Коля изучал содержимое экрана компьютера временщика. То есть не изучал, а глядел в одну точку куда-то мимо монитора. Когда он обернулся, Алиса впервые увидела у него на глазах слезы.
— Что такое?
— Да так. Каширка и Гурьянова. Узнал вчера, да все равно к такому не привыкнешь. А я-то, дурак, говорил, что мне нечего бояться, — он моргнул и отвернулся.
— Мы с тобой вместе рассчитывали оптимальную дату, — вмешался Ричард. — Ну вот, события там, конечно, невеселые… Я просто еще раз повторю, — обратился он к Коле, — после таких кризисов наступает затишье. Кстати, и во временных полях тоже. Перемещение проходит легче. И тебе будет легче. А три с половиной года — это максимум, на который мы можем отступить от момента исхода, в данном случае — три года и три месяца.
— Я понимаю. И что ничего не изменишь, тоже понимаю.
— Хорошо. Ну что же, пора, — Ричард поднялся. — Я пойду только еще кое-что проверю, вернусь через пять минут.
— Тактичный человек, — сказала Алиса, когда за Ричардом закрылась дверь. — Ты, выходит, уже готов?
— Ну да, — Коля улыбнулся. — Видишь, одет в Черкизон.
— Можно тебя кое о чем попросить? — она достала из кармана маленькую коробочку в форме цилиндра. — Ты зрение корректировал когда-нибудь, умеешь обращаться? Тут оптическая линза. Сможешь поставить?
— Нет, не корректировал, видел такую ерунду только в фильме про карточного шулера, — Коля вынул из контейнера круглое стеклышко. — Попробуем… А зачем это?
— Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Извини, что был скотом.
— И все?
— Все. Так что это?
— Это Радуга. Помнишь, я говорила тебе на корабле о проверке на допустимое количество перемещений. У моих современников бывают цвета от зеленого, который означает неограниченное количество путешествий, до красного, а это полный запрет. У хронавтов поневоле бывают два цвета: красный и фиолетовый. При красном необходим возврат, при фиолетовом есть возможность выбора. Но только один раз.
— Это как?
— Человеку дают выбрать — остаться навсегда в нашем времени или вернуться домой. Иногда возвращение невозможно, тогда выбор и не стоит. Это бывает редко. Или с детьми, или с людьми необыкновенными, не думающими о собственной выгоде или безопасности, щедрыми душой, мудрыми… Можно рассказать одну историю?
— Давай.
— Как-то временщики привезли сюда человека, наделавшего в своей родной эпохе немало шума. Это случилось давно, несколько лет назад. Я не буду говорить подробностей, его спасли чудом. О том, что труп не нашли, мы знали еще из уроков истории. Он был в очень тяжелом состоянии, его буквально собирали по кускам. Первая проверка показала красный цвет. У временщиков буквально опускались руки — человек с таким неукротимым характером не смог бы спокойно прожить остаток жизни где-нибудь в провинции, он бы либо погиб сразу, либо устроил какой-нибудь хроноклазм. И сам хронавт, едва пришел в себя, рвался назад, мечтал поквитаться с врагами. Но он был болен и нуждался в лечении. Нельзя же держать больного в полной изоляции, так? С ним общались, приносили книги на его языке. Я с ним тоже говорила, хотя нет, больше слушала. И знаешь, через две недели это был уже совершенно другой человек. Он стал относиться к жизни более спокойно, философски, что ли… Он по-прежнему говорил, что его дом там, но уже по другой причине. Он не думал больше о мести. Мы сделали еще одну проверку по Радуге, и линза оказалась фиолетовой.
— А он вернулся?
— Не скажу. Нет, не доставай, пока рано.
— Думаешь, у меня тоже будет фиолетовой?
— Не знаю. Просто я пересматривала хронику. Все-таки неуютное время.
— Но мое. Не рассматривай это, как ссылку в Сибирь. Я просто возвращаюсь домой.
— Дом не только стены. Тебе есть к кому возвращаться?
Алиса вдруг подумала, как мало она знает о своем подопечном, как мало они разговаривали по-настоящему за все эти недели. Она даже не в курсе, были ли у него женщины, хотя, учитывая его возраст и образ жизни, совершенно очевидно, что были.
— К людям, — сказал Коля слегка недоумевающим тоном. — К своим современникам. Если вы — это мы, только сто лет спустя, может, мы не так и плохи?
Он помолчал немного, потом добавил:
— Я все думаю о том поле забвения, и мне кажется, что и у нас на Земле оно есть или было, и иногда включалось. Не на полную мощь, так. Ну просто не могу по другому объяснить, почему у людей бывает такая короткая память, почему все время наступаем на те же грабли. Знаешь, месяца полтора назад я мог только ненавидеть свою родину — я не просто страну, я и время имею в виду, — а сейчас только жалеть. Или пытаться улучшить, пусть это безнадежные попытки. Но не менять ни на какую другую. Мое место там.
— Я все равно буду беспокоиться. Не постоянно, конечно. Ну вот как ты будешь иногда беспокоиться о друге, который отправился в опасное место. Может, дело в том, что вы путешествовали только в пространстве, а мы можем и во времени. Для меня поэтому все, кто жил когда-то, живы сейчас. И если им можно помочь, то им можно помочь сейчас.
— Нет, дело не в машине времени, — Коля покачал головой. — Дело в тебе. Ведь не каждый, кто может путешествовать, рассуждает так, как ты.
— Ты не… не…
— Не забухаю ли опять? Обещать ничего не могу. Но постараюсь.
— Я нашла твое стихотворение, — сказала Алиса. — Это ведь ты писал на закладке? И почему не показал?
Он слегка смутился.
— А, это ерунда. Я просто забыл. То есть, может, показал бы, но ты в тот день как раз пришла с Павлом, а потом случая не было, а потом…
Дверь отворилась, и вошел Ричард.
— Ну, все готово. Пойдем?
— Коля, линза, — напомнила Алиса.
Герасимов отвернулся к окну, вынул линзу и зажал в кулаке.
— Покажи.
Он помотал головой.
— Нет, я же уже решил. Я даже смотреть не хочу. Отдам потом.
— Куртку надень, — напомнил Ричард.
— Жарковато будет, — Коля просто накинул куртку на одно плечо, подхватил небольшой рюкзак. — Правда, там сентябрь.
День, исполненный света и тихого летнего ликования, вступал в свои права. Утренняя свежесть сменилась размаривающей жарой. Роса высохла. Пышное, важное кучевое облако в синем небе сверкало на солнце так, что больно было смотреть. От лип шел еле уловимый сладкий медовый
