кто-нибудь еще?
– Тоже нет.
– Вы отдавали себе отчет, что обвинения в убийстве предъявят вашему сыну?
– Нет, – твердо сказал отец. – Тимке – тринадцать лет! Как ему можно чего предъявлять?
– Вам прекрасно известно, что Тим подвержен припадкам. Отвертка принадлежала ему. Свидетельница увидела его стоящим над трупом, выдергивающим отвертку из глазницы… По-вашему, этого мало для предъявления обвинений?
– Да потом-то я понял. – Отец опустил голову. – А сперва – не знал же ничего! Не думал, что на Тимку повесят… Где ж это видано – ребенку такое выкатывать?
– То есть, по-вашему, совершить средь бела дня хладнокровное убийство и покинуть место преступления – в порядке вещей. А предъявление обвинений несовершеннолетнему…
– Я себя не оправдываю. Моя жизнь – один черт пропащая. А сына в обиду не дам!
– Вы общались с фрау Бурлакофф?
– Нет.
– А как же узнали, что Тима обвиняют?
– Догадался.
– Снова – догадались?
– Да! – с вызовом подтвердил отец. – И сюда пришел, чтобы с Тимкой поговорить. Рассказать ему все – перед тем, как к вам идти каяться. Понимал же, что после уж не выпустите… Пришел – а тут Лена плачет. Пропал, говорит, пацан неизвестно куда.
– То есть после беседы с Тимом вы собирались явиться с повинной?
– Конечно. Неужто сыну за меня отдуваться?
– Вашему сыну ничего не грозило. Вероятнее всего, ему даже не предъявили бы обвинение.
– Да какая разница, предъявили – не предъявили? Если все кругом орут, что это он виноват. Ты ни при чем, сынок. – Отец посмотрел на Тимофея твердо и прямо. – Тебе себя винить не в чем.
– Сыном вы можете гордиться, господин Бурлакофф. – Следователь тоже повернулся к Тимофею. – Я работаю в уголовном розыске почти двадцать лет. И могу поклясться, что даже взрослый человек на его месте сдался бы. А ваш сын сдаваться не собирался. Он решил доказать свою невиновность. И доказал.
– Нет, – сказал Тимофей.
Следователь вопросительно посмотрел на него.
– Я не собирался доказывать свою невиновность, – пояснил Тимофей. – Как я мог доказывать то, в чем не был уверен?
– То есть… – пробормотал следователь. – Ты не был уверен, что не виновен?
– Нет. Я ведь сказал вам, еще в самом начале, что ничего не помню. Я просто хотел выяснить, что произошло.
– Н-да. – Следователь задумчиво смотрел на него. – Что ж. Как бы там ни было – с задачей ты справился. В столь юном возрасте провел целое расследование.
– Что? – пробормотала мама. Следователь о ней, кажется, успел забыть. – Тим… провел расследование?
– Да, представьте себе. Если бы не его помощь, мы бы до сих пор ничего не знали.
– А Тим… – Мама выговаривала слова с трудом. – Тим, получается, помог вам… все узнать?
– Именно так.
Мамино лицо окаменело.
– Ты… – глядя на Тима, пробормотала она. – Ты…
– Фрау Бурлакофф, – оборвал ее следователь. – Не советую вам произносить слова, о которых впоследствии придется пожалеть.
Мама замолчала.
– Едем в участок, господа. – Следователь поднялся.
Его помощник подошел к отцу, отстегнул от пояса наручники. Отец неловко, с кривой улыбкой, вытянул руки вперед.
Повернулся к Тиму.
– Прости меня, сынок. Если сможешь… Все закончилось – ну и к черту их всех. И слава богу. Верно?
Тимофей промолчал.
– Фрау Бурлакофф, – окликнул следователь. – Приготовьте документы. Вы тоже едете с нами.
– Я? – вскинулась мама. – Почему? На каком основании?
– По подозрению в организации шантажа.
– Она не виновата, – влез отец. – Это я! Я же сказал! Вы же записывали!
– Разберемся.
Мама судорожно вцепилась в обивку дивана.
– Я должна позвонить адвокату! Я буду говорить только в его присутствии!
– Разумеется, фрау Бурлакофф. Звоните. Это – ваше право.
В дверь постучали.
– Господи… – простонала по-русски мама. – Кто там… Кого там еще?
Следователь русского не знал, но о смысле вопроса, видимо, догадался.
– Я вызвал представителя органов опеки. Какое-то время вашему сыну, очевидно, предстоит провести без вас.
* * *
Родителей увезли в участок. Тимофея забрали в приют.
Маму отпустили быстро – адвокат, которого посоветовала ее подруга, отлично знал свое дело. Чистосердечное признание отца камня на камне не оставило от обвинений в адрес мамы. Следователь, вероятно, догадывался, что так и будет.
Наследства, оставшегося от Штефана, хватило и на то, чтобы компенсировать компании его траты, и на то, чтобы выплатить штраф. Штефан, как и предполагал Беренс, действительно очень удачно вкладывал деньги. Ежемесячно снимая проценты с суммы, лежащей в банке, мама жила неплохо.
Отцу дали пожизненное. С учетом чистосердечного признания заменили на двадцать лет лишения свободы. Через шесть лет отец умер в тюрьме от рака.
Вернер похлопотал о том, чтобы Тимофея взяли в интернат. На выходные воспитанников отпускали домой, но Тимофей этим правом не пользовался. Через два года он экстерном закончил школьную программу и поступил в колледж, на юридический факультет. Переехал жить в кампус.
Габриэла пыталась ему звонить, но Тимофей попросил этого не делать. Тогда она приехала в интернат.
Тимофей не вышел, попросил передать, что плохо себя чувствует.
88
Вероника ждала Тимофея в такси, в дом не пошла.
Вещи, свои и ее, Тимофей собрал сам. Рюкзак повесил за спину, чемодан катил за ручку. Для того чтобы выйти за дверь, ему пришлось повернуться к ней спиной. Так, спиной вперед, Тимофей и вышел на крыльцо. Поэтому не сразу заметил стоящего у перил Вернера.
Он был одет в черный траурный костюм. А руку держал за пазухой.
На то, чтобы выхватить из кобуры оружие и выстрелить Тимофею в лоб, у Вернера ушла бы секунда.
На мгновение больше, чем понадобилось бы Тимофею для того, чтобы уйти с линии огня. Но уклоняться Тимофей не стал.
Вернер помедлил. И достал из внутреннего кармана пачку сигарет.
– Твоя мать не будет возражать, если я закурю?
– Нет, не будет. Но она с удовольствием постоит возле двери с той стороны и послушает, о чем мы беседуем.
Вернер приподнял бровь.
– В таком случае, полагаю, нам лучше отойти.
– Да. Так будет лучше.
Они отошли к сарайчику, где еще при Штефане хранился всякий хлам.
Вернер прислонился спиной к двери, запертой на задвижку. Одной рукой оперся на трость, в другой держал сигарету.
– Принести тебе стул?
– Нет. Я ненадолго. – Вернер смотрел на Тимофея – знакомым пытливым взглядом. – Ты ведь не испугался.
Он не спрашивал – утверждал.
– Нет.
– Почему? Габриэла мертва. Брю – хуже, чем мертва. Мать убита горем. А сёстры и мама – это все, что у меня осталось в жизни. Я запросто мог тебя пристрелить.
– Знаю. Ты очень привязан к матери и сестрам.
– Знаешь – но все равно?..
– Да.
