готовностью обвила его шею руками, позволила чужим пальцам лечь на поясницу. Звёзды на сине-фиолетовом пледе хаотично закрутились перед глазами. Эллиот не лёг на неё, удерживая себя коленями, но всё же его присутствие стало ощущаться гораздо острее. Казалось — отпрянь он сейчас, и Ынбёль замёрзнет насмерть, не выдержав этой ледяной пустоты.
Они целовались раньше по-разному, но сейчас всё ощущалось как-то… Иначе. Эллиот не просто целовал её, он её будто… Атаковал. Решительно, но не грубо. Ласково, хоть и настойчиво. И совсем не страшно; только очень волнительно.
Язык Эллиота лизнул по нёбу Ынбёль, затем провёл по языку. Дышать и так получалось с трудом, а теперь это вообще будто бы было опасно.
И Ынбёль точно знала, откуда идёт это чувство опасности. Дело было не в Эллиоте — в ней самой. Она начинала чувствовать то, что хорошие девочки чувствовать не должны.
Хорошие девочки спят с руками на одеяле и не трогают себя сверх меры даже в душе. Хорошие девочки замаливают дурные мысли. Стоят на коленях на прохладном полу хоть два часа, если потребуется. Хорошие девочки не грешат.
Ынбёль рано начала понимать, что мамин бог прав не всегда и в некоторых вопросах его взгляды минимум сомнительны. Она и в таких ситуациях не была уверена, что бог правда хочет такого вот покаяния. Но мнимых божеств Ынбёль не боялась, а вот маму — очень. От одной мысли, что она застукает её за чем-то настолько греховным, становилось страшно. Действительно страшно.
Теперь не было ни мамы, ни бога, но знакомое чувство ужаса накатывало вместе с возбуждением. И прогнать его было куда сложнее, чем отречься от церкви. Или даже чем заставить Перси улыбнуться.
Но Ынбёль пыталась. Эллиота становилось всё больше, его вес ощущался отчётливее. Две галактики не казались перебором. Ынбёль повторяла, что это нормально (наверно), что всё хорошо, раз это любовь, но…
— У тебя губы ледяные, — заметил Эллиот спокойно и отодвинулся, вглядываясь в её лицо. — Тебе неприятно?
Ынбёль сглотнула и отвела взгляд. Горло кололо непрошеной искренностью.
— Тебе страшно, — на этот раз утверждение. — Боишься меня?
Очень хотелось рассказать. О боге, маме и молитвах. О грехе и покаянии. О наказаниях и презрении. О пороках и порицаниях. О том, что Ынбёль должна была умереть жалкой грешницей и никогда не познать ни любви, ни близости с другим человеком. Это был её единственный шанс на милость божью. Это был её единственный шанс не сгореть в адском пламени и, возможно, однажды даже оказаться в Раю.
Но всё это было не важно и для самой Ынбёль, так что она не видела смысла вешать это на Эллиота. Она знала, как глуп её страх, но губы и правда были синими, а при одной мысли о жаре, что трещал костром внизу живота, казалось, что можно свихнуться от ужаса. Это не то, что может легко прогнать перерождение, магия или заклятие.
Ынбёль понимала — надо что-то сказать. Но верный ответ всё никак не пробивался в голову.
Эллиот тоже был в замешательстве: видно по взгляду. Его не просили остановиться, но и продолжать сейчас было явно не к месту. Он так и завис над Ынбёль, не зная, как поступить. Впервые такой растерянный. Впервые такой маленький, но смелый.
— Можешь… — Ынбёль сказала это очень тихо, крепче прижав Эллиота. — Можешь сказать, что тоже любишь меня? Даже если это…
— Закончишь мысль — дам в лоб. Я не занимаюсь таким с теми, кого не люблю, — чувствовалось, что Эллиот намеренно избегает прямых выражений, чтобы не смутить Ынбёль ещё больше.
— Но ты же… Студент.
— Это тебе так студенчество представляется?
— Ну… Да?
— Тебя ждёт большое разочарование, невинная Ван Ынбёль, — фыркнул Эллиот. — Я затеял это всё, потому что хочу показать, что чувствую. Нет ничего ужаснее слов «я тоже тебя люблю». Будто опоздал на праздник, да ещё и без подарка пришёл.
— Слова очень важны, — со знанием дела ответила Ынбёль. — Слова творят большое волшебство.
— Я не думал, что полюблю тебя, Ван Ынбёль. А теперь не думаю, что смогу разлюбить.
Жизнь замерла внутри хрупкого тела. Сердце встало, дыхание замедлилось до нуля. Ынбёль была и не была целую вечность, но спустя всего мгновение сказала:
— Я тебе верю.
И всё всем было понятно.
Эллиот, который и до этого был нежен, сбавил напор до минимума. Ынбёль отчаянно старалась думать о нём, а не о матери. О нём, а не о своём теле. О нём, а не о том, к чему всё идёт — идёт, бежит и ломится, хрипит, томится, как масло в котелке.
— Ты мне так шею свернёшь, — поделился Эллиот. — Всё ещё страшно? Я остановлюсь.
— Нет! — Ынбёль снова сжала руки, но, сообразив, что делает больно, расслабила их совсем. Они упали, будто тряпичные. Как у куклы. — Я просто… Совсем не знаю, что делаю.
— Ты ничего не делаешь. А я вот тебя соблазняю.
Ынбёль нервно выдохнула и снова отвела взгляд.
— Эй, — Эллиот взял её за подбородок двумя пальцами и заглянул в глаза. — Всё будет в порядке, если мы просто остановимся. Серьёзно. Я вообще не собирался, ты просто… Сказала про любовь, и я потерял голову.
Сердце преобразилось в амулет.
— Мне нравится, — твёрдо ответила Ынбёль, слушая, как энергия стучит внутри. — Просто есть… Обстоятельства. Это сложно для меня, — и поспешно добавила: — Но я хочу.
— Правда?
— Могу на мизинчиках поклясться.
— Ну ничего себе, — присвистнул Эллиот. — Тогда давай так.
И Эллио забрался рукой под её юбку, аккуратно надавливая между ног. Ынбёль ахнула и спрятала лицо. Ноги налились свинцом.
В мыслях был настоящий пожар. Она знала, она понимала, что что-то такое и должно было последовать за её «я хочу», но всё-таки это было слишком неожиданно. А ещё волнительно и пугающе хорошо.
И пускай часть Ынбёль продолжала шептать про грех, вторая во всё горло орала, что нужно продолжать. И Ынбёль точно знала, кого стоит слушать.
Эллиота такая реакция явно удовлетворила, потому что он надавил чуть сильнее, так, что даже через плотные колготки и бельё Ынбёль почувствовала тепло его пальцев. Очень захотелось скрестить ноги и вообще отвернуться, но Эллиот снова навис над ней, сделав побег невозможным. Это было очень кстати.
— Нравится? — спросил он. Ынбёль издала задушенный звук и кивнула. — Тогда могу я раздеть тебя? — он ухватился за слои ткани под юбкой и, чуть отведя их, снова надавил. Ынбёль едва не взвизгнула, чувствуя, как мало отделяет его пальцы от её половых губ.
Они всё ещё были полностью одеты, но Ынбёль уже
