что родились на свет. К властям обращаться не советую. Невыгодно ни вам, ни мне. Перепрятать архив также не получится, это не папка и даже не чемодан. Так что выход один — принять условия и продолжать жить в своё удовольствие.
С этими словами Гришин, сунув пистолет в кобуру, ухмыльнулся улыбкой дьявола.
— Мне пора. Работы, знаете ли, невпроворот. Провожать не надо. До встречи на следующей неделе.
Голоса уходящих людей, шаги, хлопок закрывшейся двери- всё смешалось в сгустке энергии зла.
Илья хотел было что-то произнести, но Николай Владимирович, опередив, дал понять, что ничего говорить не надо. В доме были установлены жучки, а значит, их всё ещё могли слушать.
— Я знаю, где они установили жучок, — произнеся, Илья вынул из кармана мобильник. — В трубе. На плёнке не оказалось записи последнего разговора. За минуту до появления мамы телефон начал издавать сигнал, свидетельствующий об окончании зарядки. Я выключил, чтобы не раздражал. — Илья, вынув мобильник, снял заднюю крышку.
Через мгновение на стол лёг крохотный черного цвета предмет, по форме напоминающий сим-карту.
— Видал конструкция?! Когда только засунуть успели?
Илья ожидал, что отец проявит хоть какую-то реакцию, но вместо того, чтобы обрадоваться или разозлиться, тот продолжал вглядываться в лежащую перед ним штуковину, при этом повторяя одну и ту же фразу: «Ничего не скажешь, повезло, так повезло».
Три дня!? Много это или мало? Если приравнивать к обычной жизни, то вроде бы достаточно, можно успеть кое — что сделать. Если рассматривать как остаток жизни, то ничего — мгновение и только.
Обо всём этом думал Илья, лёжа на старом диване, на котором когда-то любил отдыхать дед. Диван был огромный, кожаный, потёртый до дыр. Он представлял собой создание, соединяющее жизнь настоящую с той, что канула в прошлое двадцать лет назад. В длину почти два метра, с продолговатого вида подушками по бокам диван имел отделяющую от стены деревянную перегородку, наверху которой находились полки. Та, что по правую руку, предназначалась для стоявших в ряд слоников, другая — для матрёшек. В центре висела фотография деда и бабушки. Тогда им было по тридцать, столько же, сколько сейчас Илье. Вот только выглядели они намного старше, наверное, из-за времени. Неспокойное, нервное было время, оно-то и старило людей быстрее, чем они того заслуживали, даря взамен столько доброты, что с одного живущего тогда хватило бы на пятерых сегодняшних.
Мысль о жлобстве, зле и корысти заставила Илью вспомнить о Гришине: «Батя- мужик не из слабых, оттого навряд ли Гришину удастся взять того на испуг. В то же время много ли надо больному сердцем человеку?
Вывод? Оставаться ждать развязки в Никольском? Исключено. Мне в Москве надо быть самое позднее завтра утром.
Забрать родителей с собой? Не согласятся. Отец после того, как Соколов сделал из него хранителя архива, привязан к дому так, что хрен оторвёшь.
Вариант заявить куда следует отпадает.»
Вопль матери заставил Илью, вздрогнув, свалиться с дивана.
Крик повторился. На этот раз отчётливо различалось: «Илья!»
Где находилась мать, понять было трудно. Крик раздался из глубины дома.
«Гараж,» — мелькнула мысль.
В два прыжка Илья оказался возле двери. Дальше шёл коридор, затем поворот налево, ещё один коридор, поворот направо, дверь в гараж.
— Мам? — стараясь сохранять спокойствие, позвал Илья. — Ты где?
В ответ ни звука.
Богданов прислушался.
Огляделся по сторонам и понял, что мать находилась в смотровой яме.
Внутри всё похолодело.
Оттого, что та не отреагировала на появление сына, стало не по себе. Присев на корточки, Илья заглянул вниз. Представшая взору картина заставила сердце сжаться так, что перехватило дыхание.
Мать сидела на полу, держа голову отца на коленях. Время от времени проводя по волосам рукой, она что-то нашёптывала. Делалось это с такой любовью, будто тот прилёг отдохнуть, а она, оказавшись рядом, решила приласкать. Неестественная поза отца — разбросанные в стороны руки, подогнутая под себя правая нога- говорила о том, что тот выбрал её не по собственной воле, это сделала за него смерть.
Спустившись вниз, Илья, приблизившись к матери, заглянул ей в глаза и поразился. Она не плакала и даже не вздрагивала, глядя чуть выше головы сына, напевала. Богданов прислушался. Мать пела колыбельную, ту самую, что пела иногда ему перед сном.
«Спи, мой милый, усни. В доме погасли огни».
Слёзы хлынули у Ильи из глаз. Не помня, когда плакал в последний раз, сейчас был не в состоянии сдерживать себя, и Богданов — младший рыдал навзрыд.
Если верить словам доктора, отец умер мгновенно. Не выдержало сердце.
Скорее всего, так оно и было. Вопрос состоял в том, чего именно оно не выдержало?
«Зачем отцу понадобилось лезть в смотровую яму? — мучил себя догадками Илья, — Убедиться в надёжности замков? Возможно.»
Появлением своим Гришин поверг отца в отчаяние. Диктофон, запись разговоров, ультиматум. Тот не нашёл ничего лучше, как искать успокоение в созданном им детище. Версия реальная, к тому же другой всё равно нет.
Как бы то ни было, ясность в этом вопросе существовала, и оспаривать это было бессмысленно. Причиной смерти отца стало появление полковника. Все это не могло не привести Илью в бешенство. Был момент, когда в пылу навалившегося на них с матерью горя, он вынул из кармана телефон для того, чтобы набрать номер Гришина. Желание освободиться от всего, что мешало дышать и думать, означало, что, приняв вызов, нужно готовиться к войне. Для себя Илья определился давно, сразиться с полковником всё равно придётся. Оставалось избрать вариант, придумать, как устроить всё, чтобы Гришин не догадался о том, что он, Богданов, встал на тропу войны. То была задача из задач.
Сделав выбор, Илья поклялся идти до конца.
Вспомнились советы отца: «Во всём, всегда придерживаться двух заповедей: не поддаваться эмоциям и думать, думать и ещё раз думать».
Тогда Илья клятвенно пообещал самому себе придерживаться советам отца, невзирая на то, какие напрашиваются действия.
Сейчас же ситуация изменилась в корне. Я обязан взять на себя ответственность, довести деяния его до логического завершения.
Что именно означало до «логического завершения», Богданов знал наперёд. Мало того, он мог представить себе, как развернутся события дальше, а значит, можно было начать предпринимать шаги, дабы не доводить ситуацию до критической.
Мать угасала на глазах.
Богданов, глядя на страдания единственно близкого ему человека, не знал, как вести себя, какие надлежит подобрать слова, чтобы вывести из состояния безысходности. Особенно трогало то, что мать не плакала и не рыдала. Глядя на портрет отца,
