притвориться недотрогой, которая тебя ненавидит. Чтобы дядя заволновался и сам попытался пойти на сближение.
— …
— У меня получилось, — быстро прибавила Таня.
— Даже очень.
Её щёки покраснели.
— Ладно, — я вздохнул. — Просто больше не так не делай, договорились?
Таня приоткрыла губы… закрыла.
— Договорились?
— …
— Таня?
— Нет, — прошептала девушка.
— Почему?
Я сложил руки у себя на груди и вдруг, к своему удивлению понял, что испытываю раздражение.
— Потому что, — ответила Таня.
— Что значит «потому что?»
— Мне надоело.
— Что?
Она поджала губы и опустила голову. Прямо как маленькая девочка, которая не хочет продолжать разговор. Хотя, казалось бы, ей было уже четырнадцать (скоро пятнадцать) лет.
— Таня…
— Я расскажу.
— Говори.
— Не тебе. Я про другое.
У меня появилось дурное предчувствие, а в голове немедленно пронеслись мириады вариантов, что именно она может «рассказать».
— Я расскажу, что ты мне нравишься, и что я тебя люблю.
— … И кому ты это расскажешь?
— Маме.
Я опешил.
— И классному руководителю. И всем друзьями. Запишу видео и выложу в интернет.
— … Интересный план. Начнёт с того, что у тебя нет никаких друзей.
— Как будто у тебя они есть, — буркнула Таня.
Туше.
— Во-вторых, хочешь, чтобы меня посадили?
— Ты ничего со мной не сделал. Тебя не… посадят. Я говорю только про свои чувства.
— Зачем?
Таня поёрзала на кресле, немного выпрямила сгорбленную спину, продолжая, однако, избегать моего взгляда, и заговорила:
— Потому что тебя это волнует.
Я сморгнул.
— Что про меня думают другие люди, общество… и моё будущее, — прибавила она состоятельным голосом. — Поэтому, если я расскажу всю правду… больше этой проблемы не будет.
«Отвисла челюсть».
Я давно встречал это выражение в различных книгах и всегда считал дурацким, давно истёртым штампом, которые не имеет ни малейшего отношения к реальности. Нечто вроде живота, который урчит, когда герой литературного произведения испытывает голод (хотя в действительности это скорее признак несварения). Но теперь всё изменилось. Теперь я действительно почувствовал, будто у меня отвисла челюсть. Будто мне её сломали, и она в любой момент может свалиться на мои колени.
В этот момент все мои тревоги — судьба мира, вселенной, Они, моё прошлое, — стали напоминать дурной сон перед лицом беспощадной реальности; перед лицом четырнадцатилетней девочки, которая говорила уверенным голосом, и при этом не смела посмотреть в мои глаза и до белизны в костяшках сжимала собственные коленки.
Наконец я мотнул головой, пришёл в себя и сказал:
— Таня это… Это не главное…
— А что главное?
— Ну, для начала…
— Ты меня любишь?
И снова бах. Только я стал подниматься на ноги (фигурально), как девушка зарядила мне ногой по коленке.
— Не как племянницу, — быстро прибавила Таня. — Или сестру, или дочь. Ты любишь меня по-настоящему? Как женщину?
Я поморщился. Таня смотрела своими большими чёрными глазами прямо на меня. Вид её личика, одновременно уверенного и отчаянного, словно полоснул меня по сердцу.
Я прикусил губы.
Я не мог отшутиться, не мог соврать; теперь — особенно теперь — это было неправильно.
Она требовала ответа.
В этот момент я сам почувствовал себя четырнадцатилетним ребёнком, который столкнулся с величайшим кризисом в своей жизни.
Мой взгляд невольно обратился на дверь. И почему Аня так долго возится? Могла бы вернуться. Прямо сейчас. Прямо в эту самую секунду. Если она это сделает, я всю свою жизнь буду ей благодарен.
Но шли секунды, и дверь оставалась закрыта. Я был лицом к лицу с Таней, которая, не мигая и сжимая коленки, требовала от меня ответа.
Что же мне сказать? Что вообще нужно говорить в такой ситуации, чтобы… нет. Я остановил себя. Всё это время я пытался подобрать правильный, единственный верный ответ, который вернёт происходящее в привычное русло. Но может быть это было неправильно? Может всё это время я обманывал и мучал Таню? Может я сам был виноват, потому что до этого момента ни разу не ответил на её вопрос? И поэтому, сам того не замечая, я лелеял в ней надежду?
Передо мной мелькнули тысячи картин. В некоторых я завязывал волосы девочке, которая, понурив голову, сидела передо мной. В других она улыбалась мне ослепительной улыбкой, по которой пробегали лесные тени, или, не отрывая взгляда, смотрела телевизор.
Тысячи картин. Тысяча и один образ. Пляж, лес, ванна; дом, улица, дорога; склеп, тень, ангел; сквер, пепел, Костёр. Два обожжённых трупа, которые обнимают друг друга среди пепелища… Все эти образы мелькнули передо мной и стиснули моё сердце с такой силой, из него, казалось, брызнула горькая кровь. У меня пересохло в горле. Мне потребовалось чудовищное усилие, чтобы сдержать себя и не вздохнуть. И всё это время Таня смотрела прямо на меня. Не отрываясь, не моргая, продолжая отчаянно зарываться ногтями в свои колени. Внутри меня гремела буря, но я не мог даже представить волнение, которое она испытывала… при том что переносила она его намного лучше.
Тут я понял, что сам избегаю смотреть на девушку. Я вздохнул, обращая на неё взгляд, и ответил…
71. ответ 2
— Таня… — проговорил я.
— Да или нет.
— Ладно. Я… Я не люблю тебя как женщину.
В последнюю секунду мои глаза обратились в сторону.
Я смотрел в лицо бездны, но теперь не мог встретить взгляд четырнадцатилетней девочки.
Я мог закончить прямо на этом, но чувствовал ничтожное желание оправдаться, а потому продолжил говорить:
— Я никогда не испытывал к тебе… такие чувства. Я люблю тебя, но люблю тебя как… Ладно, будет глупо, если я скажу «племянницу». Просто люблю. Знаешь, я помню, когда я тебя встретил. Это немного странно, но я действительно помню. Это было через несколько недель после твоего рождения. Ты лежала в люльке. Такой маленький белый комочек. Родители, мои родители, непрестанно следили за тобой. Я помогал им. Я всегда был ответственным ребёнком…
Я помню, что ты мне тогда напоминала тамогочи. Кормишь, укачиваешь тебя, раз два, раз два… Я пытался представить, что ты вырастишь и станешь настоящим человеком, но сделать это было непросто… А потом ты действительно выросла. Я помню тебя шестилетнюю. Восьмилетнюю. Я помню, когда пришёл с родителями в квартиру, в которой ты проживала с Аней на рождество, и оставил подарок
