другого.
— Какие же?
— Оборотни, например. Люди, что превращаются во всяких тварей. Слыхали?
Де Круа лишь закатила глаза и шумно выдохнула. Марсий едва заметно улыбнулся и развалился на сидении. Тень его сдержанной улыбки снова вызвала смутное желание ответить тем же, но она не стала.
За окнами вечерело. Синева неба утопала в розовеющем закате и отбрасывала на волны чудные сиреневые оттенки.
— Кстати, вы же в курсе, что по прибытии на Да-Гуа я остаюсь при вас на некоторое время?
Селин как будто снова погрузилась в холодную воду за бортом. Ах вот оно что. Марсия действительно назначили контролировать исполнение гильдейских наказов. Она отстранилась от стола и рассеянно произнесла:
— Вот так новость… Кстати я не поблагодарила вас за кушанье и за то, что спасли меня…
— Нет, не поблагодарили, — Марсий довольно жмурился, как сытый кот на солнце.
— Так вот и не стану! — она вышла из-за стола и наградила озадаченного капитана холодной улыбкой, — Вы всего лишь хорошо делаете свою работу, господин надзиратель. Так держать!
С этими словами она направилась к выходу.
22. В ИЗГНАНИИ
В лорнете с треснувшим стеклом, укутанная в ветхую шаль, Мадам Моник дремала за прилавком среди стен, полностью состоявших из ящиков с чаем и кофе.
Звякнул и оборвался звонок. Дряхлая дверь скрипнула на проржавевших петлях.
Она привстала и подслеповато сощурилась на двоих незнакомцев.
Один — высокий, но ссутулившийся, с косматой бородой, в потёртом бушлате с чужого плеча и в чёрной треуголке без опознавательных знаков. Другой — рослый чернокожий детина с ранами от колодок на руках и в вонючих лохмотьях, таращился на пожелтевшие надписи на многочисленных коробочках и хмурился, силясь прочитать буквы. Ошиблись дверью? Случайных людей в её лавке никогда не бывало.
— Чаю вам? — с подозрением спросила Мадам Моник.
Дрожащая рука под прилавком уже сжимала рукоять тяжёлого пистолета.
— Завтрак пополудни и кофе с молоком, Мадам Моник, — спустя тягучие минуты прозвучал смутно знакомый, но глухой голос. — Буду у себя, и меня ни для кого нет.
У неё задрожал подбородок.
Неопрятный посетитель сдвинул треуголку. На обветренном лице с расписными скулами показались знакомые, когда-то живые, глаза. Густо подведённые сурьмой.
Пистолет громко стукнул об пол.
— Капитан Вит… — Пухлая рука в старенькой митенке прикрыла раскрывшийся было рот.
— Тщщ.
О прилавок коротко звякнул маленький тяжелый кошелёк. Очевидно, больше у него сбережений не было.
— Сударыня, вы нисколько не изменились. А меня, как вам скорее всего доложили, изрядно потрепало, — после некоторого молчания добавил незнакомец и зашумел в углу, возясь с ковром. — Не утруждайтесь, я всё помню.
Едва захлопнулась крышка подпола, Мадам Моник вынула из амбарной книги газетную вырезку с объявлением о казнях преступников, где в длинном списке имён значилось жирно обведённое грифелем «Витал Агилар».
На рыхлую бумагу упали две крупные капли и оставили серые пятна.
Подобрав юбки, лавочница спешно вылезла из-за конторки, перевернула табличку на двери словом «Затворено!» кверху и засеменила прочь, к трактиру.
Уж поди за долгую жизнь она знала, как тяжко мальчикам делать дела на голодный желудок.
* * *
Затхлая мастерская пахла прогорклыми маслами.
Плоские ноздри Джу тревожно внюхивались, пока сам он больным псом в поиске тихого места ходил туда-сюда. Витал без слов махнул на брошенный в углу пыльный матрас, куда великан рухнул и сейчас же захрапел.
Он не стал смотреть на нетронутые картины, точно такими же рядами стоящие вдоль стен, как и в тот день, когда он покинул это место навсегда. Заложив руки за спину, Витал скрипел рассохшимися половицами вокруг чего-то огромного, накрытого куском пыльной парусины. Сдернуть ткань будто что-то мешало. Витал и так знал, на неотёсанных высоких козлах перед ним всё так же, как и прежде, возвышалась огромная заготовка носовой фигуры для «Крылатого Марлина». Корабля, которого у него больше нет.
Аккуратно снял треуголку и бушлат и повесил на гвоздь.
Закурил.
В углу под ветошью обнаружился поясной набор с инструментами. Он в последний раз посмотрел на складки ткани, осторожно взялся… Но отпустил тяжёлый край.
* * *
Следующим же утром страшно занятая Мадам Моник извела остатки чернил на многочисленные записки. Грозя коротким пальцем стайке сорванцов, она выдала каждому по медяку и строгим голосом велела разнести сообщения по адресатам.
Босоногие бегунки выпорхнули из лавки и, обгоняя друг друга, разбежались по переулкам пустынного и грязного Медного Квартала.
Уже к обеду Джу, которого вопреки протестам, сердобольная лавочница упрямо называла на «вы» и «деточка», заносил в подпол складные мольберты и многочисленные ящики, пахнущие красками и олифой.
К вечеру перед «Чай, кофе и другие колонiальные товары», невзирая на крупное «Затворено!» на покосившейся двери, выстроилась длинная очередь разношёрстных голодранцев.
Плешивые старики с полубезумными глазами, тощие студенты в потёртых камзолах и даже одна дама сумасбродного вида в аляписто расшитом платье. Каждый сжимал в руках что-то: перевязанные папки, свёртки или вообще закутанные в тряпьё прямоугольники.
Измождённая дневной гарью Вердена уснула.
Но в огромном подполе лавочницы происходило оживлённое собрание любителей искусства.
Мадам Моник восседала в углу на подобии высокого кресла из ящиков и в лорнет рассматривала экспозицию.
Под огромным накрытым холстиной куском дерева, с локтем под головой, лежал совершенно голый, лоснящийся от духоты, Джу.
Вокруг него за наспех сбитыми мольбертами расселись претенденты на должности рисовальщиков и спешно выписывали могучее чёрное тело, покрытое оранжевыми бликами свечных огней.
Высунув языки от усердия, некоторые правили пропорции на картоне, в то время как другие уже накладывали лессировку да складывали в уме оттенки цветов, чтобы штудия не вышла больно жёлтой и дала верные для салонного освещения гаммы.
Между узких рядов тенью ходил Витал и, поглядывая в мольберты, ставил отметки в список, который держал в руках.
Наутро испытание закончилось.
Взъерошенные красноглазые претенденты, вспотевшие от волнения, тревожно вглядывались в непроницаемое лицо морехода, в руках которого находилась их судьба.
Принятыми оказались все пришедшие, даром что публика представляла собой обнищавшую богему. Художники, бывшие скульпторы, увлекающиеся рисованием разорённые купцы, не забывшие навыка держать кисти… Отказать пришлось только одному старику, и то в силу не зависящих от него причин: он умер не то от усердия, не то от старости.
Силы организма пришедшей бедноты уже сохранили их от свирепствующей чумы, и бояться за их жизни смысла не имело.
Раздавая в дрожащие ладони по тяжёлой золотой монете, Витал объявил:
— Работы предстоит много, а вам потребуются силы. Хорошенько поешьте и отоспитесь. К концу недели я хочу видеть по две копии с каждого полотна. Кто сделает третью, получит
