удовольствие…
«А я идиот, круглый идиот, — бранил себя Турасов, — так безропотно принимал ее капризы и ни разу не настоял на своем… И сейчас так жалко сына…
Кто-то на партийном бюро задал стереотипный вопрос: «А куда вы, товарищ Турасов, смотрели раньше?» Есть такие вопросы, на которые просто невозможно ответить. «Куда я смотрел раньше? Смешно и дико». Тут, как нарочно, пришла на ум поговорка: все невесты хорошие, откуда берутся жены плохие? Турасов, кажется, улыбнулся… Это все и испортило. Тищенко наклонился к секретарю парткома, покачал головой: как, мол, нехорошо улыбаться, когда задают серьезные вопросы…
В темном переулке, куда не доставал свет от лампочек на столбах, Турасов вспугнул парочку. Они, вероятно, узнали директора и, стесняясь его, спрятали лица и теснее прижались к плетню. Турасов поспешил миновать парочку, дальше надо было пройти мимо своей квартиры. В окнах горел свет. Турасов прибавил шаг, но тут он увидел по ту сторону окна Тищенко. Тот, видимо, что-то говорил, жестикулируя правой рукой. За столом сидели жена Тищенко и Катя.
Турасов остановился, пораженный этим открытием. Неизвестно, сколько бы он простоял так, если бы вдруг Тищенко не обернулся к окну. Турасов, как мальчишка, пойманный за подглядыванием в чужие окна, отпрянул в тень. Тищенко задернул шторки.
«Вот дьявол!» — мысленно выругался Турасов.
Турасов давно перебрался в леспромхозовскую гостиницу. Жил он в отдельной комнате, питаться ходил в столовую. А то целыми неделями мотался на своем «козлике» по участкам. В такие дни, уйдя с головой в заботы, он как бы жил не своей жизнью, а всех тех, с кем приходилось сталкиваться по работе. Рабочие уважали Турасова за открытый характер… Турасову пришли на ум слова Тищенко, как-то сказанные им в одну из таких поездок: «Вы, Сергей Лаврентьевич, извините, но, по-моему, вы излишне панибратствуете с рабочими…» — Тищенко был из отставных военных, но работать в леспромхоз пришел значительно раньше Турасова. Говорят, что он был в большой дружбе с бывшим директором леспромхоза. Пользуясь слабоволием того, чувствовал себя здесь полным хозяином. «Что вы понимаете под этим словом «панибратствуете»? — сказал тогда Турасов. — У меня такое впечатление, будет вам не в обиду замечено, что вы обращаетесь с рабочими, как с солдатами…» Тищенко через силу улыбнулся: «Острите, Сергей Лаврентьевич», — и постарался изменить тему разговора.
Турасов просыпался под шарканье веника уборщицы, которая подметала коридор. Это шарканье всегда раздавалось под дверьми в одно и тоже время — в семь утра. Хотя в эту ночь Турасов уснул очень поздно, однако встал точно «по расписанию уборщицы». Умылся в порядке очереди (только что встали рабочие, проживающие в гостинице) и направился к конторе. До начала рабочего дня он успевал сходить в столовую и позавтракать, но сегодня изменил своему распорядку. Отчего-то не хотелось появляться в многолюдном месте: о решении партийного собрания, наверное, уже многие знают в поселке, если не все… Шагая по улице, Турасов покрутил головой — ни облачка. Снова, как и в предыдущие дни, солнце обещало вылить на землю снопы жарких лучей. «Сплав, сплав задержали по первичным рекам, — обеспокоенно думал Турасов. — Уровень воды в реках продолжает спадать…» Потом мысли вернулись к Тищенко. Неужто под его диктовку писались жалобы?
В конторе еще тишина. И пахнет по-конторски: клеем, бумагой и, как однажды выразился кто-то из приезжих инженеров, «просиженными местами». «Придумал же — п р о с и ж е н н ы м и местами», — Турасов несколько раз прошелся по кабинету, остановился у окна. Из окна ему был виден угол дома, где сейчас живет его жена. Двор запущен. В соседском уже разбили клумбы, высадили цветы, обжили. А этот запущен, точно хозяева остановились в доме на время или же им не до цветов…
3
Тремя раскатистыми ударами в рельсу было извещено табору, что пора приниматься за дело. Густым потоком двинулись по обеим берегам реки люди. Качались над головами, словно пики древних воителей, багры. Перекличка, треск ломающихся под ногами высушенных солнцем веток. Платон видит слегка согбенную спину Софы и отросшие, закрутившиеся колечками волосы на бронзовой от загара шее. А впереди еще спины, еще багры, еще много метров бестропья по берегу, опутанному травой и прильнувшим к земле сухостоем.
На этом берегу за старшего Софа. Софа знает, что делает — ноги под себя, руки вперед. «Ха!» — съехал на спине с крутого, глинистого откоса, помахал рукой. Вслед за ним на белобрысую гальку косы горохом посыпались рабочие. Устремились к наваленным в раздрай бревнам, загомонили. Где ломиками, а где и баграми, помогая себе азартными выкриками, поскатывали бревна в воду. И снова, теперь уже по широкой отмели, гуськом двинулись дальше, вниз по реке. Шли вразвалку, под подошвами резиновых сапог похрустывали камни. Впереди Платон уже видит не согбенную спину Софы, а прямую, узкую — Генки Заварухина. Тот уже успел выкупаться, волосы на голове прилизаны и блестят. Платон вспоминает вчерашний вечер, долгое отсутствие Генки. Поравнявшись с ним, искоса посмотрел ему в лицо. Тот будто бы и не замечает Платона. Так молча, плечом к плечу, прошли они до следующего наноса. Вместе скатывали в реку одно бревно.
Солнце начинало жарить головы. Теперь и Платон наскоро окунулся в воду. Рядом отфыркивался Заварухин. Обоим хочется заговорить, гордость ни тому, ни другому не позволяет сделать это первым.
— Слышь, Кореш, а директору, говорят, за Ритку всыпали. У него жена с ребенком приехала. Да ты не убивайся, Кореш. — Хотелось Генке утешить Платона. — На наш век девок хватит, и в полоску, и в крапинку.
— Верно, и в полоску, и в крапинку. — Платон нагнулся, прильнул губами к студеной воде, жадно, большими глотками стал пить. Вода отдавала запахом таежных ягод, и, кажется, выпей всю реку — не напьешься.
— Ребята, не отставайте! — поторопил Софа.
— Вот черт щербатый! — выругался Генка. — Гонит и гонит! — Потом обернулся к Платону и вполне серьезно процитировал: — Уходил он в черную жижу вместе с кочками и тропой… Что, допрыгался, жулик рыжий? Пропадай теперь, черт с тобой! — Для выразительности Генка даже взмахнул рукой, будто и впрямь вгоняя в землю «жулика рыжего». — Что так смотришь? Думаешь Генка стишки начал писать? Нет, Кореш, стишки не в моей натуре, особенно про цветочки, про ахи да вздохи… — Он так и не закончил своей мысли — Софа вторично поторопил их.
Во второй половине дня к сплавщикам приехали Наумов и начальник сплавной конторы долговязый Куприянов. Осталось не более семи километров до большой Тананхезы. Условно граница между Малой и Большой Тананхезой проходила по мосту, тому самому, у которого некогда пришлось Корешову вытаскивать на берег трос.
Леонид Павлович за дни сплава заметно похудел.
— Поторапливайтесь, товарищи, не
