с языка. Как, прощаете?
— Да, — говорит больная и слабо улыбается.
И хотя сердце у Натальи Павловны болит и ноет по-прежнему, ей, однако, приятно, что доктору понравились ее новые туфли. Муж даже не заметил, не обратил внимания на них, а вот посторонний человек, доктор, одобрила ее вкус, выбор.
А посторонний человек, доктор, продолжает выслушивать больную. Она снова закрывает глаза, чтобы сосредоточить внимание только на больном сердце, но сосредоточиться доктору уже не удается. Доктор думает и о сердце больной и о ее новых туфлях одновременно.
— Это у вас давно? — спрашивает доктор.
— Что, туфли?
— Нет, стенокардия.
— Полтора года.
— Небось, и ноге удобно?
— Очень.
— Откройте рот.
Больная открывает рот. Доктор смотрит на язык, спрашивает:
— Сколько заплатили?
— Двадцать пять.
— Всего? — говорит доктор и начинает прощупывать у больной живот.
Сначала доктор обследует печень, потом ищет селезенку. Лицо доктора сосредоточивается, замирает. Доктор хочет что-то сказать и не решается. Больная настораживается:
«Неужели доктор нащупал в печени злокачественную опухоль?»
Больная пробует прочесть ответ на лице у доктора, а оно словно каменное.
— У меня что, рак? Да вы говорите, не бойтесь, — шепчет Наталья Павловна, и лоб ее покрывается холодным потом.
Доктор набирается сил и тоже почему-то шепотом спрашивает:
— А можно? Вы разрешите?
— Что?
— Примерить ваши туфли?
— Уф! — облегченно вздыхает больная и сбрасывает с правой ноги туфлю на пол.
Доктор тотчас бросает мять печень, надевает туфлю и идет от постели до двери. Обратно. И снова до двери.
В дверь просовывается голова Василия Васильевича.
— Шприц уже прокипятился.
Доктор говорит «Спасибо» и бежит на кухню: одна нога на каблучке, вторая — в чулке.
— Что это с ней? — спрашивает Василий Васильевич.
— Ничего, — отвечает жена. — Доктору захотелось примерить мои туфли.
— Доктор что, сумасшедшая?
В это время доктор, простучав каблучком по кафельному полу кухни, влетает в комнату, вытаскивает из чемоданчика какую-то ампулу, легко, двумя пальчиками отламывает головку, наполняет шприц лекарством, и все это носясь по комнате в одной туфле. Сторонник порядка и размеренности смотрит, удивляется, а потом, махнув рукой, идет на кухню поругаться на свободе.
А доктор, сделав укол, прячет шприц и спрашивает больную:
— Ну как?
— Хорошо.
— А мне не очень.
— Почему?
— Обидно. Не то я вчера купила, — говорит доктор и, сняв чужую туфлю, надевает свою.
Больная бросает взгляд на ногу доктора и замирает. Как не «то»? Это было именно «то». Те самые туфли с усеченным носком, которые Наталья Павловна две недели искала в магазинах, не нашла и купила взамен остроносые. А доктор нашла усеченные. И цвет усеченных тот, о котором мечталось. Горчичный. От обиды Наталья Павловна даже застонала. Доктор подбегает, спрашивает:
— Что с вами?
— А вы не будете смеяться?
— Нет!
— Разрешите померить вашу туфлю?
Доктор снимает туфлю. Наталья Павловна надевает ее. Доктор подхватывает больную под руку и осторожно ведет ее от постели до двери. Обратно. И снова до двери. И больная идет. Одна нога в туфле с усеченным носом, другая — в чулке. И на лице больной и на лице доктора сияет неподдельное счастье.
А в дверях стоит Василий Васильевич и с удивлением смотрит на женщин. Муж думал, уходя на кухню, что он оставил в комнате одну сумасшедшую, а их, оказывается, было две.
— Что вы делаете?
— Меняемся туфлями.
Женщины говорят и как ни в чем не бывало садятся друг против друга. Доктор надевает туфли светло-бежевого цвета, больная — горчичного. Затем женщины делают еще один круг по комнате, мило прощаются, расходятся в разные стороны. Доктор, хлопнув парадной дверью, бежит на следующий вызов, больная подходит к мужу.
— Не сердись. У меня уже ничего не болит. Мне легче.
Муж берет руку жены, нащупывает пульс. Сердце и в самом деле бьется ровно, без перебоев. Что же оказало на него такое молниеносное целебное действие? Неужели туфли цвета горчицы? Василий Васильевич смотрит в счастливые, смеющиеся глаза жены и разводит руками:
— Ничего не понимаю.
— Был бы женщиной, понял бы, — говорит Наталья Павловна. И, свернув в трубку проект нового дома, спешит к метро. Времени до начала работы остается у нее в обрез. Только-только добежать до табельной доски.
1963 г.
Кривая душа
«Константин Николаевич Каменский с супругой имеют честь пригласить вас на бракосочетание своей дочери Ани. Венчание состоится в церкви по Обыденскому переулку, в четыре часа дня. Обед в доме родителей невесты, в шесть».
Отец невесты назначил свадьбу на воскресенье. И вдруг в субботу, когда гости были уже приглашены, жениха совершенно неожиданно вызвали к секретарю райкома комсомола и предложили выступить в клубе с докладом.
— Когда? — спросил жених.
— Завтра, в четыре дня.
— В четыре не могу.
— Почему?
Жених замялся. Сознаться, сказать секретарю правду, что завтра в четыре он, внештатный пропагандист райкома, будет стоять под венцом в церкви, было Михаилу Постникову совестно, и Михаил, человек доселе правдивый, впервые в жизни соврал.
— Завтра в четыре, — сказал он, — мне нужно быть на вокзале, чтобы проводить двоюродную сестру в Оренбург.
— Хорошо, — ответил секретарь, — мы перенесем начало собрания на два тридцать, так что к четырем ты вполне успеешь сделать доклад и добраться до вокзала.
— А если поезд отправится не в четыре, а раньше?
— Раньше расписания? Такого не бывает.
Постников и сам понимал, что такого не бывает, но что делать? Ему нужно было придумать какую-нибудь отговорку, чтобы не делать завтра доклада, а отговорка не придумывалась, и жених стал тогда успокаивать себя: «Ничего, как-нибудь обернусь».
Для того чтобы обернуться, Михаилу Постникову пришлось читать доклад галопом и галопом же мчаться от Крестьянской заставы в Обыденский переулок. В три минуты пятого, запыхавшись от быстрого бега, красный, потный, он был на месте.
— Вы еле дышите. Что случилось? — заволновались гости.
Ну как сказать им, старикам и старушкам, что он опаздывал к венчанию, потому что делал доклад по заданию райкома?
И Михаил на ходу сочинил новую ложь:
— У меня был легкий сердечный приступ. Но вы не беспокойтесь, все уже прошло.
Михаил посмотрел на Аню, поверила ли она ему? Да, поверила. Тут как будто можно было бы и успокоиться, а Михаил покраснел еще больше. Михаилу стало совестно, что он начинает свою семейную жизнь со лжи. А ведь ложь была не только в том, что дважды за сутки Михаил Постников сказал неправду: про отъезд двоюродной сестры и про сердечный приступ. Ложью было и то, что он, комсомолец, стоял сейчас перед алтарем.
Вскоре началось богослужение. Жениха и невесту водили по церкви, ставили на колени,
