Книга Мой Бердяев - Наталья Константиновна Бонецкая

в сердце», в которой присутствует Творец, которая тоже переживается им как «я» и «дух». М. Лайтман учит развивать и расширять «я» с помощью групповой практики, которая, по его утверждению, способна привлечь на группу Высший Свет и преобразовать ее в систему из десяти сфирот – в парцуф. Только парцуф – а не индивид – обладает, согласно Каббале, бытием: он – единое желание «десятки» – способен к уподоблению Творцу в своем всевозрастающем «исправлении». Бердяев же идет от бытийственности индивида, что́, полагаю, обусловлено его христианством, обосновывающим – в лице Иисуса Христа – онтологическое достоинство отдельной личности. Посмотрим, как из интуиции «я» Бердяев выводит всеобъемлющую метафизику.

Отправляется мыслитель, повторю вновь, от гносеологии, обозначая два пути познания. Первый путь – это путь «объективации», «самоотчуждения духа в объективность» (с. 89), на котором познающий субъект сам порождает мир – «мир объектов», явлений, «который не есть подлинный мир» (с. 88). «Реальностью в себе» «объективный» мир науки и повседневной жизни не обладает, но, будучи «иллюзией сознания», он порабощает человека. Доктор Лайтман рассуждает о познании сходно, но с еще более крайним субъективизмом. То, что мы принимаем за окружающий мир, на самом деле порождено нашими пятью чувствами, обусловлено устройством соответствующих органов. Такого мира на самом деле нет, – этот иллюзорный образ принадлежит лишь моему сознанию, находится во мне. Чтобы познать мир вне меня, утверждает доктор Лайтман, надо выйти из себя, пережить в полном смысле слова экстаз, – преодолеть максом. Для Бердяева «объективация» – то обстоятельство, что познающий субъект создает фикции феноменов, – это «тайна», которую Кант, подведя к ней, не объяснил. И вот, сам Бердяев возводит тайну объективации к грехопадению, означающему распад мира и взаимное отчуждение его частей: именно из – за этого возникает субъект – объектное противостояние. Грех Адама заключался в его ложном волевом избрании: главная интенция его сознания от Бога обратилась на творение. Тем самым цельная «первореальность» мира в Боге скрылась от его взора, и вместо нее выступил иллюзорный множественный «мир объектов» – «проекций вовне того, что имеет подлинное существование лишь в субъекте» (с. 119). Как видно, Бердяев и доктор Лайтман практически едины в оценке профанного в их глазах – субъект – объектного познания, считая его проецированием во внешний мир чисто субъективных представлений познающего.

Об освобождении от власти падшего мира Бердяев говорит почти в каббалистических выражениях: «Если этот мир есть моя объективация, создающая идолы и иллюзии сознания, то я могу создать иной, лучший мир. Победа над властью объективации есть мессианская надежда» (с. 96). Рассуждая о «прорыве» в «мир духа», русский мыслитель, быть может, вполне сознательно от стиля мысли «Афин» переходит к ментальности «Иерусалима». «Мир нуменов» для Бердяева – это «мир творческих существ, а не мир идей»; духовный мир динамичен, в нем царит свобода, и о нем возвещали «пророки», но не Платон (с. 101). И чтобы вернуться в этот истинный мир (разрушив мир объективации), надлежит изменить «структуру сознания, от которого зависит то, каким нам предстоит мир. Для изменившегося сознания мир предстал бы иным» (с. 104). «В принципе возможно изменение, революция сознания, его расширение, как и его сужение. Возможен прорыв через объективацию, которая создает прочную иллюзию этого неизменного мира» (с. 121): именно так – как «революцию сознания», как некий «прорыв» – доктор Лайтман описывает переход через максом… Но в обоих волюнтаристских учениях «сознание» зависит от первичного акта воли: чтобы вернуть потерянный рай, надо этого лишь захотеть.

Итак, «объективация» не раскрывает того, что в философии Бердяева признается за действительное бытие, иллюзорный «объект» – это не полноценное бытие. «То, что я называю эсхатологической метафизикой (она же есть экзистенциальная метафизика), не есть онтология, она отрицает стабилизированное бытие и предвидит конец бытия как объективации» (с. 135), – подлинное бытие обнаруживается на другом пути познания – на пути творчества. Бердяевские парадоксы и эзотеризм, усилие описать духовный мир посредством выворачивания наизнанку привычного гносеологического дискурса – гностическое сознание экзистенциалиста Бердяева бесконечно близко подступает к строю мысли каббалиста доктора Лайтмана. Мир ноуменов не отражается сознанием гностика, но творится им – высвечивается, как лучом, экстатическим актом духа из бытийственной тьмы. Психологически рассуждая, речь у Бердяева идет о погружении субъекта в себя и о самонаблюдении; однако онтологически – а скорее экзистенциально – движение внутрь означает движение вовне, подлинно экстаз. Ведь субъективный дух погружен в океан духа мирового, человек есть микрокосм, так что акт творческого – духовного познания выводит субъекта в высший мир, что и есть обретение субъектом – творящим духом – чаемого им ноумена. Таким образом, для гнозиса настоящий объект – это именно субъект; чтобы познать то, что кажется миром внешним, надо обратиться вовнутрь. Но чтобы гностический – творческий опыт увенчался успехом, сознание познающего должно измениться – на пути ли естественной эволюции, в событии ли индивидуального преображения. Бердяев не разработал общезначимой методики такого изменения – расширения сознания, обретения человеком новых органов, – возврата внутрь него духовного Солнца. Выход в высший мир он определил как «творчество»: сам он переживал специфические явления духовного света при философствовании. Но вот, в книге «Смысл творчества» Бердяев обосновывает, что жизнь человека во всех ее аспектах должна превратиться в творчество – одухотвориться, осмыслиться, из овнешненной и иллюзорной стать бытийственно – реальной. И достоверно для Бердяева одно: человечество некогда вступит в «творческую эпоху», в «новый эон», в эру Духа. Тогда отношение человека к миру перестанет быть объективацией духа, существование примет характер субъектности – мир вберется в «я», – «мир объектов» же растворится – исчезнет из восприятий человека, исчезнет и материя. Категориально, речь идет о конце «бытия», которое уступит место «Existenz» – «существованию», о торжестве богочеловечности над мировой падшестью, что мы увидим позднее.

Если в гностицизме Бердяева духовный мир раскрывается человеку в акте творчества, то в Каббале доктора Лайтмана Свет Творца творение воспринимает в свойстве отдачи, уподобляющем тварь Творцу. В обоих воззрениях прорыв в сферу духа однотипен и при этом катастрофичен: творческий экстаз (у Бердяева) и переход через максом (у М. Лайтмана) – это выстраданная прежде революция сознания. Описывая антропологический переворот, доктор Лайтман рассуждает совершенно по-бердяевски. У обычного человека «глаза» – т. е. интенция сознания – естественно обращена внутрь: то, что ему представляется миром внешним, на самом деле есть порождение его органов чувств и пребывает в его мозге. Во всяком случае, картины эти к внешней действительности отношения не имеют. Обычный человек, не устает повторять доктор Лайтман, создан эгоистом и его органы чувств суть получающие. Именно это замыкает его в себе, отрывая от Творца (желания отдачи) и подлинного бытия – Высшего Света, наполняющего творение. В действительное бытие человека выводит уподобление Творцу – акт отдачи. Отдающий человек обращен уже наружу – в светоносное пространство мироздания. Ясно, что «отдача» по Лайтману – это аналог