Книга Иные мертвецы - Келли Мединг

— Ты должна поесть, Эви, — настаивал Вайят.

— Я выпью кофе. — Я решила пойти на компромисс. Мы не спали всю ночь, мало ели и использовали наш дар до предела и даже больше. По крайней мере, кофеин продержит меня в сознании еще несколько часов. — Когда Бэйлор вернется с компьютером?

— Примерно в то же время, что и в Невада, — ответила Кисмет.

— Хорошо. Мое время истекало. Я не чувствовала этого так остро со времен битвы при Олсмилле, и хотя конечные результаты не будут такими впечатляющими, как высвобождение демонов в мир, я готова пожертвовать собой, чтобы защитить других, защитить город от прихотей сумасшедшего. Но одновременно мне хотелось спрятаться в другой комнате, пока проблема не исчезнет.

Но просто не смогла бы жить с собой, если бы сделала это. Я готова пойти на смерть, чтобы спасти тех, кого люблю. Потому что теперь в моей жизни был кто-то, ради кого я не только умерла бы, но и отчаянно хотела жить.

Я вошла в спальню и не стала закрывать дверь, просто забрела внутрь и села на аккуратно заправленную кровать. Провела рукой по влажному одеялу, на котором меньше четверти часа назад занималась любовью с Вайятом. Подушки утратили наш запах, и я тосковала по нему. Ощущался только отголосок запаха, когда я прижала подушку к своему лицу. Я передвинулась, пока моя спина не уперлась в стену, и подтянула колени, положив на них подушкуи.

Время истекало.

— Кофе готов.

Я вскинула голову, не заметив, как положила лоб на подушку и закрыла глаза. Кисмет стояла на пороге спальни. Она сняла окровавленную рубашку, сменив ее на рубашку одного из ее охотников. Весь ее вид кричал о разочаровании и необходимости пары раундов с боксерской грушей.

— Спасибо, — промолвила я.

— Как бы то ни было, я восхищаюсь тобой. Не знаю, смогла бы я сделать то, что делаешь ты.

Я не так удивилась бы, если бы она призналась, что на самом деле вампир и высосала кровь всех, кто находился комнате, и собиралась съесть меня на десерт. — А что я делаю?

— С готовностью отдаёшь себя в руки Тэкери, даже после всего, через что ты уже прошла.

Мои губы скривились в усмешке. — Ты имеешь в виду, что я добровольно позволю замучить себя до смерти дважды?

— Да.

— Ничто из того, что Тэкери может сделать физически, никогда не сравнится с тем, что совершила со мной Келса. Тяжелее было оставить Вайята, который попытается меня спасти. И он никогда не успокоится, пока не увидит доказательства моей жизни или смерти. Мне тяжело думать о том, что он во второй раз найдёт мое покалеченное тело. Это может его уничтожить.

— Мы будем следить за тобой, — сказала она, войдя в комнату и закрыв дверь. Затем порылась в кармане джинсов и вытащила коробочку размером с банку мятных леденцов. Коробочка была черной, с одной красной точкой в центре крышки. Ей не нужно говорить мне, что внутри, нам объясняли в учебном лагере. — Мы сделаем все возможное, чтобы следить за тобой и вернуть тебя, Стоун, но ты можешь не захотеть и этого.

Я взяла коробочку дрожащими руками и сунула ее в задний карман. Что касается запасных планов, проглотить таблетку для самоубийства не в моем стиле. — Спасибо.

— Вайят убил бы меня, если бы узнал, что я дала это тебе.

Я усмехнулась ее неудачному выбору слов. — Эти таблетки у нас есть по какой-то причине, верно?

— Верно.

Мне все больше и больше, вопреки здравому смыслу, нравилась Джина Кисмет. Я даже начала сильно интересоваться ее жизнью. Возможно, потому что я так мало знала, поэтому каждый кусочек информации важен. Это вернуло меня к разговору, который, казалось, произошел много лет назад, и к её словам, которые я не смогла забыть.

— Кем он был?

— Кто? — нахмурилась Кисмет.

Я колебалась. Она могла попросить меня заткнуться, заниматься своими делами или, вполне возможно, выстрелить мне между глаз за мою наглость. Но я уже задала вопрос, и нужно либо заканчивать его, либо бросить это дело.

— Кто тот охотник, в которого ты не должна была влюбляться?

Кисмет замерла. Ни один мускул не дернулся, ни одна прядь волос не шевельнулась. Даже ее глаза казались безжизненными. И это было так чертовски страшно. Затем она моргнула, и чары рассеялись. Я смирилась с тем, что она выскочит из спальни, не ответив.

Вместо этого она плюхнулась рядом со мной и уперлась спиной о стену, скрестив ноги, как будто мы были подружками и болтали каждый день. — Его звали Лукас Мур.

Я знала это имя. И если правильно помню всю историю, Майло стал его заменой в Триаде. Она была влюблена в своего собственного охотника. Я не лицемерка и не стала ее упрекать. Мне было просто жаль ее, а она ненавидит жалость.

Я задала глупый вопрос, потому что уже знала ответ: — Когда он умер?

— Год, два месяца, двенадцать дней назад. — Она дёрнула нитку на джинсах. — Он был моим охотником почти два года, и я… Мы что-то почувствовали с первого дня. Отрицали, конечно, сколько могли, а потом больше года скрывали. Я всегда говорила себе, что это не влияет на мои лидерские решения, но не знаю наверняка. Трудно судить о действиях, когда твой разум затуманен эмоциями

— Нелегко оставить воспоминания позади.

— Да, нелегко. — Если она и понимала, что в моем заявлении подразумевается нечто большее, чем просто ее обязанности куратора, то промолчала. — Когда Лукас умер, я думала, что тоже умру. Я никогда никого не любила всем сердцем, и это сломало меня, Эви.

То, как она назвала меня уменьшительным именем, не осталось мной незамеченным. Я не могла представить сильную, жизнерадостную, настойчивую рыжую рядом со мной плачущей, разбитой, эмоциональной развалиной. Она всегда казалась сильной, даже с дрожью в голосе и слезами на глазах.

Наши пути редко пересекались за четыре года. Мы с Кисмет не взаимодействовали напрямую до Олсмилла, даже несмотря на то, что наши Триады общались. Люди сплетничали, особенно когда команды прекращали ротацию из-за травм или потерь охотников, а триада Джины повидала много неудач и потерь — четыре смерти за четыре года. Сама куратор едва пережила жестокое нападение в ту ночь, когда Феликс был ранен.

Я помнила, что после смерти Лукаса Вайят казался рассеянным. Думаю, он помогал скорбящему другу.

— Вайят любил тебя долгое время, — сказала она, меняя тему. — Он никогда ничего не говорил,