и несколько бесстрастно наблюдала за другими боями и ушла в бар, когда Паган выходил на ринг, потому что она просто не была поклонницей его особого вида брутальности, сказав мне однажды вечером, что это заставило бы ее взглянуть на него по-другому, если бы она посмотрела, как он дерется, и что она не хотела этого, потому что ей нравился этот сумасшедший.
Но в ту секунду, когда я вышел на ринг, все ее тело напряглось, челюсти сжались так сильно, что заболели зубы, глаза настороженные, но обеспокоенные.
Мне не нравилось видеть, когда она так смотрит.
Для меня это было так просто.
Ей это не нравилось, я не хотел подвергать ее этому.
В любом случае, я покончил с боями. Я предпочитал работать охранником. А Росс всегда нуждался в ком-то, кому он мог бы доверять.
— Она знает, что ты увольняешься из-за нее?
Росс был не из тех, кто любит светскую беседу. Но мы знали друг друга достаточно долго, чтобы иногда позволять себе это.
— Нет.
— Она будет счастлива?
— Разозлится, наверное.
Вот почему я не сказал ей, что у меня было намеренье сделать это. Я хотел сказать ей постфактум.
Видите ли, пока мы устраивались, пока ей было достаточно комфортно, чтобы ослабить свою бдительность рядом со мной, чтобы больше говорить со мной о самых уродливых моментах ее детства, моментах беспомощного гнева, когда она заботилась о своей матери, минимумах, которых она достигла, употребляя наркотики, она все еще не чувствовала себя в достаточной безопасности со мной.
Достаточно безопасно, чтобы раскачать лодку.
Она постоянно боялась, что если она это сделает, то может упасть — или быть выброшенной за борт.
Так что она никогда не сопротивлялась. Даже когда я знал, что она чем-то недовольна, она закусывала губу и соглашалась с этим. С некоторыми вещами, такими как встречи, я был рад, что она не придавала этому большого значения, потому что я знал, что они ей нужны. Но что касается других вещей, справедливых между нами двумя, нормальных вещей? Я хотел, чтобы она чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы, блядь, закатить истерику, если захочет, разглагольствовать, бесноваться и ворчать на меня, пока мои чертовы яйца не съежатся.
Потому что это был признак того, что у нас все хорошо, мы на твердой почве — могли сражаться, не подрывая наших устоев.
Мы и близко не подошли к этому моменту, потому что она упорно отказывалась сопротивляться.
Но у меня было предчувствие, что это станет последней каплей, когда я сделаю что-то из-за нее и ее чувств. Потому что у нее было какое-то ошибочное представление о том, что я буду обижаться на нее за то, что я сделал выбор.
Что было нелепо.
Я планировал рассказать ей это.
И, надеюсь, все закончится тем, что она будет кричать, ходить взад-вперед и швыряться дерьмом.
После этого все закончится грубым, диким, потрясающе хорошим примирительным сексом.
Бетани
— Я не просила тебя делать это! — это был не совсем крик, но он был чертовски близок к этому.
Мы были на кухне в здании клуба, в нескольких метрах от Эдисона, Пагана, Рива и Сайруса. Почему он решил сообщить мне эту информацию в публичном месте, было совершенно за пределами моего понимания.
Он отказывался от боёв? Из-за меня?
Хм.
Черт возьми, нет.
— Тебе не нужно было просить, милая. Я знаю, тебе не нравится там находиться.
— Это неправда, я…
— Тебе нравится все что угодно, кроме как видеть меня на этом ринге.
Он не ошибся.
Казалось, не имело значения, как сильно я пыталась настроиться, как я пыталась сдержать свой желудок, как я пыталась напомнить себе, что это была работа, я никогда не могла чувствовать себя нормально, наблюдая, как ему причиняют боль.
Может быть, он привык к этому.
Но я знала, что никогда не привыкну.
Это все еще не было достаточно веской причиной для того, чтобы он уволился.
Когда-нибудь, может быть, не скоро, может быть, через много лет, когда он все равно будет слишком стар, чтобы драться, он возненавидит меня за это. Он подумает, что я украла что-то уникальное из его жизни, что я пыталась изменить его.
Я не собиралась тратить следующее десятилетие на ожидание того, что это его решение взорвется у меня перед носом.
— Все уже сделано, — пожал он плечами, подходя к холодильнику и беря два имбирных эля. Я больше не нуждалась в них, чтобы успокоить свой желудок, но теперь это было скорее утешением. Для него это было то же самое, даже спустя столько лет.
— Тогда позвони Уорду и отмени это! — мой голос определенно становился выше моего обычного тона разговора.
Я всегда придерживалась этой осторожной линии.
Как правило, мне не нравилось спорить.
И мысль о споре с Лазарусом заставила меня, откровенно говоря, почувствовать, что меня вот-вот вырвет.
— Нет.
Нет?
Никаких разговоров, никаких дискуссий, просто нет?
— Я почти уверена, что мы должны обсуждать подобные решения, — сказала я, мой голос стал еще выше.
— Не-а.
На это он действительно отвернулся от меня и пожал плечами.
Как будто обсуждать это было нелепой идеей.
Я не была уверена, что заставило меня сделать это. Но в одну секунду он уже уходил от меня к дверному проему. В следующую секунду моя рука сомкнулась на пустой кофейной чашке и швырнула ее ему вслед.
— Я хочу поговорить об этом!
В этот раз это был настоящий вопль.
— Мы можем говорить об этом сколько угодно, — сказал он, и странная улыбка тронула его губы, совершенно неуместная в данной ситуации. — После того, как ты затащишь свою хорошенькую попку в ту постель и позволишь мне вытрахать из тебя это тон.
Оу.
Ублюдок.
— Эм, простите? Вытрахать из меня этот тон? Я не знаю, о ком, черт возьми, ты думал…
Я не договорила, когда он внезапно шагнул ко мне, его рука с силой обхватила мою шею, губы прижались к моим и прервали все, что я собиралась сказать.
Это не был быстрый, жесткий поцелуй.
Это был горячий и достаточно долгий, чтобы обжечь глубоко, пока все мое тело не охватило пламя, очень нуждаясь в трахе, который он обещал несколькими мгновениями ранее.
Он отстранился, оставив мои губы припухшими и чувствительными.
Мои веки распахнулись, и я увидела, что он ухмыляется, не улыбается, а чертовски ухмыляется, как мальчишка рождественским утром.
—
