Непонятно только, каким образом она может его видеть: ведь люди (по крайней мере, прежде они именовались так) в голове существа вовсе не смотрят на Ларедо. Самый первый, стоящий на четвереньках и удерживающий вес товарища, — это пожилой мужчина с опущенной головой. Второй, лежащий спиной на старике, — молодой человек (в прошлом), лишившийся одного глаза, а уцелевший его глаз направлен в небо, к брюхастым тучам, стелющимся над молчаливой планетой. Глядя вверх, парень открывает и закрывает рот.
Ларедо осознаёт, что новое существо можно рассматривать в двух ракурсах.
Первый — это тело за телом, часть за частью, по раздельности: мужские ноги, детский животик, девичьи руки, бедра и колени следующего мужчины…
Это очень болезненный ракурс. Как рассматривать развешенные на стене фотографии прошлого века и останавливаться на каждом из ныне покойных людей, на каждом черно-белом взгляде, на каждом лице, улыбающемся из небытия. Когда Ларедо смотрит в такой перспективе, эти сопящие тела, голые и выгнутые, перемазанные кровью и землей, вызывают у него тошноту.
Однако, сделав над собой усилие и полуприкрыв глаза, Ларедо начинает видеть иначе: все в целом. Прекрасная длинная гусеница с волнистым хребтом на фоне догорающей сигнальной шашки. Единый независимый механизм, который не нуждается в похвалах Ларедо и равнодушен к его упрекам. Человеческая Гусеница. Ларедо даже представляет себе ее запах: пот, плоть и смола.
Существо близко к совершенству во всех своих составляющих, в слаженном механизме всех конечностей. Поразительно и даже прекрасно.
Новые времена.
— Предлагаю договор. — Ларедо обращается к существу, даже не зная, способно ли оно его понять. — Ты не приближаешься, я не причиняю тебе вреда.
Ларедо не убирает пистолет, но ствол опускает. Как будто тренирует домашнего питомца.
Короткая пауза, а потом, повинуясь безмолвному импульсу, существо продолжает движение, но не в сторону «линии» и не в сторону Ларедо. Оно проходит мимо него парадным маршем, руки и ноги движутся в точном стремительном ритме, с шумом уборочной машины, подметающей листья в парке; многоножка безошибочно, с чудесной ловкостью огибает ствол дерева и удаляется.
Ларедо задумчиво смотрит ей вслед. Вот он, самый главный вопрос, как выразился бы Мавр, сомнение, которое он должен разрешить здесь и сейчас: что предпочтительнее — задумчиво стоять тут в одиночку или обрести полную ясность рядом с другими.
Может быть, он ответит скоро, а может быть, и нет.
Как бы то ни было, у Ларедо и сейчас есть пистолет в руке и «линия» в метре от его ног. И оба эти факта его успокаивают.
27. Решения
Кармела с помощью Нико подвергает труп Дино Лиццарди наружному осмотру. Нико и все остальные ждут выводов, но Кармела не знает, что сказать. Она не находит внятного объяснения: что могло случиться с итальянцем, почему он подвергся такому свирепому нападению изнутри. Единственное, что приходит ей в голову, ей самой кажется бредом.
— Я думаю… это какие-то бактерии…
На лбу у Нико проступают морщины.
— Ты хочешь сказать, гигантские бактерии?
— Нет, обыкновенные для человеческого тела бактерии. В одном кишечнике их триллионы, и они не опасны. Но пик, меняющий поведение, мог способствовать их соединению между собой… что могло привести к ускоренному размножению и, как следствие, к уничтожению внутренних органов.
«В единстве — сила, говорил Мандель», — вспоминает Кармела.
— Но куда все делось потом? — недоумевает Нико. — Бактерии что, разъединились?
— Не совсем так. Когда их поведение изменилось, они снова сделались отдельными организмами. Подавляющее большинство бактерий умерло из-за отсутствия питательных веществ. Нет, они не разъединились: мы просто больше их не видим.
— Ты хочешь сказать, что то же самое заложено и в нас? — Фатима почти визжит.
— В наших телах множество бактерий, — допускает Кармела.
— Но почему это случилось только с ним? — спрашивает Логан. Тон у него подозрительный.
Вот что приходит Кармеле в голову:
— Тот пик затронул исключительно микроорганизмы, а его площадь и длительность уменьшились пропорционально его размеру.
Все понимают, что пора принимать какие-то решения. Но сначала нужно досмотреть до конца послание Манделя.
Нико с Логаном выносят тело Дино наружу. Следует короткий спор: Нико требует, чтобы Логан шел без оружия. Бизон не желает лишаться преимущества и соглашается только убрать стволы: он засовывает свой пистолет в кобуру на поясе, ружье держит под мышкой. Логан хромает и тяжело отдувается; Нико несет труп без видимого напряжения. Ни тот ни другой не смотрят на тела, лежащие перед входом в обсерваторию и вокруг «вольво». Ночь похожа на обычную ночь в конце лета. Выстрелы в лесу смолкли, но на юге видны красноватые всполохи.
«Пожар? — гадает Нико. — Или сигнальная шашка?» Логану это безразлично. Мужчины укладывают труп итальянца на опушке леса, рядом с трупом Мича, который тоже остался без погребения. Вернувшись в обсерваторию, Нико с Логаном присоединяются к остальным, стеснившимся вокруг компьютера, и Борха снова включает запись.
— И все-таки я считаю, что у вас и сейчас есть кое-какие шансы, — говорит Мандель. — Когда я работал в «Лас-Харильяс», я попробовал рассчитать, какие места, доступные для вас для всех, окажутся более-менее безопасными при начале «Кроатоана»… Кстати, не сердитесь, что я записывал и ваше поведение. Мне было несложно убедить мое начальство шпионить за вами, а еще проще было установить камеры слежения в ваших домах. Надеюсь, вы меня простите… Так, о чем это я. Теория не способна предсказать, как долго вы продержитесь, но, как я и говорил, в этологической обсерватории шансов у вас больше. Я не знаю, кого именно затронут пики, но, возможно, большинство из вас продержатся достаточно долго… Вы, наверно, спросите, зачем это нужно.
— Да, мы спрашиваем, — не выдерживает Борха. На него шикают.
Мандель наклоняется ближе к камере.
— Видишь ли, Кармела… Я обращаюсь именно к тебе, потому что, если ты до сих пор здесь, ты самая знающая из всей компании. Наши подсчеты выявили… Назовем это явление факторами затухания. Никто точно не знает, что это такое. Не радуйся раньше времени: я не говорю, что вы способны остановить или излечить «Кроатоан». Это как попробовать остановить вращение Земли или «излечить» самок млекопитающих от родов. «Кроатоан» — это естественное развитие поведения животных, нравится нам это или нет. Но не стоит забывать, что и Дарвин по-прежнему работает. Ты понимаешь, о чем я: «борьба за существование», «естественный отбор» и все такое. Мы с коллегами полагаем, что из нового порядка вещей с необходимостью должны вытекать новые возможности для эволюции. Разумеется, они проявят себя не раньше чем через несколько поколений, и нам, конечно же, неизвестно, каким биологическим структурам «Кроатоан» пойдет на пользу. Однако наша гипотеза такова: а что, если эти возможности (или хотя бы их часть) и будут тем, что мы называем факторами затухания? Теперь перевожу для всех, как попросил бы ты, Нико: если вы все собрались в обсерватории, у вас больше шансов обнаружить один из этих факторов, это как минимум. Возможно, вы сумеете продержаться дольше. Я знаю, что обещаю не много, вот почему не хотел предупреждать вас заранее. Мой замысел таков: позвольте возможностям эволюции поработать вместо вас. И помните: вы сталкиваетесь с чем-то, что коренным образом отличается от всего, что до сих пор происходило с жизнью, — следовательно, мы не могли провести никаких экспериментов заранее. Нам только известно, что эти факторы возникают при расчетах, — но какую форму они примут в жизни? Ах, жизнь — это совсем другое дело…
