Дело даже не в том, что общага неуютна (хотя и это тоже), просто «крупный промышленный и культурный центр» не давал нестандартным людям иных вариантов, кроме как сбиваться в стаи самодеятельных коллективов – театров или, к примеру, музыкальных, а то и танцевальных студий, традиции которых буйным цветом цвели в рабоче-крестьянском Чердачинске с незапамятных времён.
Оказавшемуся на втором этаже в самый первый раз Васе вдруг показалось, что, видимо, с помощью машины времени он попал в оттепельные шестидесятые, какими они представлялись ему по фильмам и книгам. Вася тогда не понимал, что именно таков, консервативно-замедленный дух и характер любого театра как вида самовыражения, [не]преднамеренно отстающего не только от общественного, но и культурного (интеллектуалы ходят в оперу или на симфонии) развития. Тогда Васе было в новинку внезапно как бы вынырнуть на другом конце прохладного тоннеля, помещённого в законченное прошлое. Но ровно до того момента, когда студийцы, собравшись к определённому часу, не начинали свой милый детский лепет, целиком состоящий из актуальностей.
Шестидесятые, или, точнее, идеализированные семидесятые, уже позабытые страной и изнутри тоже, являлись «страной происхождения» всех «участников проекта», и отрешиться от этого невозможно даже на ничейной территории полной творческой свободы. Так они и существовали внутри всеобщего заблуждения, что советское рабство можно отжать из себя по капле, а когда сцедишь его окончательно, то и заживёшь, как при коммунизме.
Четверо против кардинала
Новички жались в углу стола, ожидая, пока все соберутся перед началом репетиции, дули очень горячий чай с каменными баранками. Дверь постоянно хлопала, впуская с мороза очередных студийцев (все они реагировали на вновь прибывших по-разному, и Васе интересно было гадать об их положении внутри цеховой иерархии, основываясь только на этих полуслучайных эмоциях), стол постепенно заполнялся.
– Здравствуйте, новенькие, а меня зовут Евдокия, и теперь я буду с вами дружить.
Тецкий, Корецкий, Никонов и Низамов пришли вместе, словно бы никогда и не разлучались со школьных времён. Хотя теперь они учились в Политехническом на ДПА, закрытом факультете, связанном, если Вася правильно понял, с двигателями, приборами и автоматами. Застигнутые врасплох, они не сразу разглядели в нём соглядатая по школьной библиотеке, так что сюрприз, определивший дальнейшую историю Васи в «Полёте», вышел обоюдным, а эмоции от нечаянной встречи преувеличенно бурными. Слегка неловкими.
Так бывает, когда в наше личное расписание вмешиваются непредусмотренные обстоятельства или же люди, на которых, вообще-то, никто не рассчитывал. Выпускник, покидавший школу, мгновенно забывает ненужные подробности, лишних людей по углам большой перемены, но люди-то, которых забыли, не могут относиться к себе наплевательски или не всерьёз. Вася сразу отметил: Низамов и особенно Корецкий, не говоря уже о Никонове, резко изменили школьным амплуа, словно бы намеренно пестуя дополнительную неторопливость. И только Тецкий остался таким же реактивным и смешливым, как в библиотеке у Петровны.
Хотя, возможно, Вася, как это у него там, внутри, установилось, преувеличивал свой конфуз, с другой стороны, будто бы даже приподымавший его в глазах Кати и Мурина, делая окончательно видимым. Случай помог ему выделиться даже в глазах Софы, не замечавшей никого, кроме Корецкого, бывшего в «Полёте» премьером, первым красавцем и неизменным героем-любовником. В кулуарах, отводя глаза, как это бывает при виде преступной инцестуозной интриги, поговаривали даже, что сухопарая и суховатая С.С. тайно влюблена в Корецкого, из-за чего даёт ему все главные роли. Точнее, ставит такие спектакли, чтобы именно Корецкий оказывался в центре всей композиции.
Мужское начало
Опытная театральная деятельница, Софа отлично знала красивые и мужественные мужики с бархатистыми, баритональными обертонами являются основой процветания успешной труппы, так как зрительный зал в основном заселяют женщины, которые приходят сюда посублимировать свою непростую, одинокую жизнь. Из-за чего С.С. подумает – брать ли в коллектив ещё одну красотку, тогда как про Сашу и Васю она ни минуты не сомневается, несмотря на полное отсутствие у них сценических талантов. Ничего, и не таких выравнивали. Качественная массовка тоже нужна.
Увлечённость Софы Корецким видна невооружённым глазом: не замечая того, она кокетничала с Андреем даже во время общих застольных бесед. Хотя сплетники, намекавшие на их платоническую связь, всё-таки были не правы – в работе С.С. руководствовалась лишь интересами искусства. Стихийно одарённый Корецкий, пожалуй, единственный в «Полёте» вытягивал масштабные главные роли. Как в спектакле «Гадюка» по повести Алексея Толстого, который Вася не застал, но который студийцы постоянно вспоминали.
Софа придумала для него эффектное сценическое решение – в революционных сценах времён Гражданской войны открывался алый задник, и все оказывались в красных, праздничных и агрессивных одеждах. Где Гадюка, то есть Ольга Вячеславовна Зотова, жила и любила своего командира Емельянова полной грудью. Но война заканчивалась, и начинался быт, НЭП и всяческая буржуазная сволочь – фикусы, слоники да канарейки, которым большевики не успели скрутить шеи. И тогда алый фон задёргивали серой мешковиной, а студийцы, уходя в затемнение, надевали невзрачные робы, лишавшие их молодости, ловкости и красоты.
Красное и серое
В повести у Алексея Толстого переплетаются два временных пласта – революционный и мещанский. Емельянова, разумеется, играл Корецкий; директора Махорочного треста, в которого Зотова влюбилась после гибели командира, изображал Тецкий, а вот Гадюка менялась от спектакля к спектаклю – в зависимости от того, с кем в этот самый момент крутил любовь исполнитель главной роли.
Софа морщилась, но ставила ему в пару сначала Лукову Танечку из Педа (позже, на самых последних показах «разжалованную» в соседку Лялечку, которую Зотова застреливает), а затем Наташку Потанину из медицинского, умудрившуюся довести Корецкого до загса. Это, впрочем, произойдёт годы спустя, а пока Андрей – свеж и спокоен, вот и посматривает на Катю Кручёных отнюдь не свысока. Вася видит, как ноздри его носа раздуваются, вслед хищным мысленным мыслям, которые Андрей обнаруживать не торопится. Вася понимает, что он хитёр и, возможно, даже коварен, чего совершенно не было видно, когда Корецкий учился в школе. Все садятся за длинный стол.
– У китайцев есть такое проклятье – желать пожить в эпоху великих перемен. А мне кажется, что революция обладала очистительным воздействием, именно поэтому все события, происходящие на фронте, я окрасила в алый колер, отсылающий к тому же к эстетике агитбригад (кто знает запрещённое в СССР авангардное искусство – тот обязательно оценит этот ход, жаль только, что мало таких: авангардное искусство до сих пор хранится сплошь в запасниках), только теперь входящих снова в моду…
