Штефан сидел у кровати и кормил маму с ложечки супом. Комнатенка была мерзкая: тесная, темная, совсем без воздуха – шкаф, а не комната. В такой у них в особняке не жила даже посудомойка.
– Обещай мне, что не бросишь Вальтера, – слабым голосом проговорила мама. – Что ты найдешь способ выбраться из Австрии и заберешь его с собой.
– Обещаю, мама. Обещаю.
Он готов был обещать ей что угодно, лишь бы она не разговаривала сейчас, не тратила силы.
– И потом тоже всегда будешь с ним. Заботиться о нем. Всегда.
– Конечно, мама, всегда. Обещаю. А теперь ешь, пожалуйста, суп, который принес герр Пергер, а то Зофи меня отругает.
Картофельно-укропный аромат супа щекотал ему ноздри, будил голод, который он подавлял, но тщетно.
– Я люблю тебя, Штефан, – продолжала мама. – Помни об этом. Когда-нибудь все это закончится, и ты будешь писать пьесы. Я, конечно, не увижу их на сцене, но…
– Ш-ш-ш… Отдыхай, мама. Фрау Истерниц присмотрит за Вальтером сегодня, а ты пока отдохнешь.
– Слушай меня, Штефан. – Голос мамы внезапно окреп, и Штефан порадовался, что не стал есть суп и ей больше досталось. – Ты и Вальтер будете сидеть в соседних креслах в темном театре. Когда занавес поднимется и на сцене пойдет твоя пьеса, ты коснешься руки Вальтера и будешь знать, что я там, рядом с вами, я и папа.
Продолжение допроса
– И почему я должен верить, что вы не еврейка? – задал вопрос новый следователь.
Его фамилия была Губер, и, судя по его тону, он был здесь главным.
– Просто загляните в мой паспорт, – вежливо ответила Труус. – Как я уже сообщала вашим коллегам, он лежит в номере отеля «Бристоль», где я остановилась.
Услышав название шикарного отеля, Губер нахмурился. Внимательно посмотрел на Труус, которая провела на неудобном металлическом стуле всю ночь и первые часы утра.
– Зачем вы здесь, фрау Висмюллер? – снова спросил он. – С какой целью приехали сюда из Нидерландов?
– И вновь повторяю, как повторяла всем вашим коллегам, – терпеливо продолжила Труус, – я приехала в Вену от имени совета Движения помощи детям Германии. По просьбе и поручению Нормана Бентвича из Англии я встречаюсь сегодня с оберштурмфюрером Эйхманом. Настоятельно прошу…
– С оберштурмфюрером Эйхманом? – Губер обратился к своим людям: – И что, этой встречи нет в его расписании? – Взгляд начальника переходил с одного подчиненного на другого. – Кто арестовал эту женщину? – спросил Губер.
Никто не признался, хотя офицеры, которые произвели арест, всего пару минут назад прямо раздувались от важности.
– Неужели никто не догадался проверить, запланирована эта встреча или нет?
– Мы должны были побеспокоить оберштурмфюрера Эйхмана среди ночи? – спросил первый из череды дознавателей, допрашивавших Труус.
– Так позвонили бы его атташе, болваны!
Губер развернулся и вышел из ледяной комнатушки. Дознаватель, понурив голову, поплелся за ним. В этот момент он был ужасно похож на пса, нагадившего на ковер. Следом вышли и другие двое, оставив Труус одну.
Она не шелохнулась, только бросила быстрый взгляд на часики у себя на руке. Уже почти утро. Йооп скоро встанет, оденется, отрежет себе кусок хлеба, посыпет хагельслагом, который она приготовила ему перед отъездом, и сядет один за узкий кухонный стол. В небольшой квартирке на соседнем канале Клара ван Ланге сядет завтракать с мужем, они будут говорить о ребенке, который скоро у них появится. Днем Клара отнесет Йоопу обед. Она обязательно это сделает: Клара ван Ланге из тех, кто всегда выполняет обещания.
Появился Губер и его люди.
– Фрау Висмюллер, – начал он, – к сожалению, атташе герра Эйхмана утверждает, что информация о вашей встрече с оберштурмфюрером в его календаре отсутствует.
– Вот как? – ответила Труус. – И конечно, этот атташе совершенно уверен, что не совершил никакой ошибки. Насколько мне известно, герр Эйхман не из тех, кто склонен прощать людей, пошедших против его воли. К тому же есть еще проблема зарубежной прессы.
– Проблема зарубежной прессы?
– Будет очень неприятно, если в зарубежные газеты просочится история о том, как одна голландская дама привезла оберштурмфюреру Эйхману поздравления ко Дню святого Николая из Англии и Нидерландов и оказалась в ледяной тюремной камере, где провела всю ночь.
Да, действительно неприятно.
Дождавшись, когда Губер утвердится в мысли об ошибке, совершенной там, где ею и не пахло, и как следует испугается последствий дурных отзывов в прессе, Труус продолжила:
– Может быть, вы не откажетесь позвонить самому герру Эйхману? Или будет лучше, если его разбужу я?
Губер попросил у Труус извинения и вышел из комнаты в коридор, где стал шепотом совещаться со своими людьми. Когда они вернулись, арестовавшие ее офицеры поклонились ей – любезность, в которой до сих пор отказывали.
– Простите моим парням их оплошность, фрау Висмюллер, – сказал Губер. – Я лично прослежу, чтобы ошибка в расписании герра Эйхмана была исправлена немедленно. А пока мои люди доставят вас в отель.
А теперь поднимите юбку
Труус стояла и молча наблюдала за Эйхманом. Тот писал, сидя за столом в одной из комнат дворца Ротшильда. Судя по ее размерам, огромным окнам от пола до потолка, статуям и картинам, здесь когда-то принимали гостей. Ее присутствия он не замечал. Даже когда секретарь назвал имя посетительницы, докладывая о ее приходе, Эйхман не поднял головы. Зато пес, который сидел рядом со столом, не сводил с нее глаз, как она сама не сводила глаз с его хозяина.
Наконец раздраженный ее присутствием Эйхман поднял голову.
– Оберштурмфюрер Эйхман, я Гертруда Висмюллер. Я пришла по срочному…
