— Скажи номер квартиры Наденьки.
— Ты знаешь, что нет, — отрезал Ник. Влад знал, Ник помогал Надюшке переехать и никогда не выдаст Зуеву, провалилась бы пропадом их дружба и солидарность!
— Кононов, я знаю номер подъезда, там не больше двухсот квартир, буду звонить во все подряд, пока меня не заберёт наряд. Имей в виду, это станет известно Стаське, и ей это не понравится.
— Веселов, у твоей сестры угроза, — тихо пробубнил Ник, явно готовый сдаться.
— Прости, я сволочь, — спокойным голосом топ-менеджера, одним росчерком увольняющего целую смену сотрудников, заявил Влад. — Не заставляй меня выбирать между сестрой и Надюшкой, я выберу Надю.
— Кто бы сомневался, — в трубке фыркнули. — Четыреста восемьдесят девять, и при встрече я всё-таки подравняю тебе лицо.
— Кто бы сомневался, — в унисон ответил Влад. Они прекрасно поняли друг друга.
Влад примчался с нарушением всех возможных правил дорожного движения, только что по встречке задним ходом не нёсся с превышением скорости. Звонил в домофон до тех пор, пока Наденька всё же не нажала кнопку, матерясь на весь двор.
Она открыла дверь, отворачиваясь, и пропустила в квартиру. Обычная студия, от силы метров восемнадцать вместе с санузлом, обставленная типовой мебелью из ИКЕА, дешёвой и малогабаритной.
— Ты плакала, — Влад посмотрел на свету на личико Надюшки. — Ревела.
— Тебе кажется, я чистила лук. В суп.
— Где он?
— Лук? Почистила…
— Суп!
— Съела, — Надюшка отвернулась и всхлипнула, некрасиво шмыгая носом.
— Так я и думал, — плавным движением Влад положил руки на плечи Наденьки, развернул её к себе, провёл ладонью по горячему лицу, другой прижимая к себе ещё более худенькое тело, чем он помнил. С её весом потеря трёх килограмм была заметна и шла совсем не на пользу, что говорить о пяти… Надя потеряла не меньше. Да она как тростиночка, одни синие глазища остались.
— Зачем ты пришёл? Мне на работу… — не стесняясь, Надюшка заплакала. Лучше бы она вырвала ему почки на живую, честное слово. Он не выносил её слёз.
— Выходи за меня, — Влад обхватил Надю за талию, провёл руками ниже, а потом опустился сам, на колени. Он не чувствовал себя униженным, оскорблённым, жалким. Надюшка заслуживала весь мир у своих ног, а там всего лишь Влад Веселов, впору ей оскорбляться. Пальцы остановились на острых тазовых косточках, огладили бёдра и нашли приют у обратной стороны коленей, водя по тонкой, шелковистой коже.
— Выходи за меня, — он повторялся. — Без ультиматумов, колец, Аккема, Алтая, без свидетелей, без условностей, без слов, которые я всё равно не найду или снова скажу какую-нибудь чушь, о которой буду жалеть до конца своих дней. Просто выходи за меня.
Влад замолчал, он действительно боялся сказать лишнее, в общем, был уверен, что уже произнёс недопустимое. Упёрся лбом в плоский женский живот, прикрытый его длинной футболкой, и молчал, ожидая свой приговор.
Надюшка дёрнула рукой, потом телом, попыталась отойти, ничего не выходило. Влад не видел ничего, кроме собственных побелевших костяшек, он не мог отпустить её. Не мог!
— Веселов… — произнесла странный звук Наденька, скорее по наитию в нём читалось «Веселов» между жалобными всхлипами. — Да.
— Выходи за меня, — зачем-то ещё раз повторил Влад. — Выходи. За меня.
— Да, — Надя заревела в голос.
— Что ты сказала? — мотнув головой, в неверии уточнил Влад. — Да?
— Да, — Надя шлёпнулась на колени напротив Влада. — Я прочитала твоё письмо, про кольца… почему ты молчал, Веселов?! Ну, сделал бы мне это сраное предложение на Белухе, без колец, без условностей, без ультиматумов и свидетелей.
— Хотел красиво, — Влад вздохнул, всё ещё не веря себе…
Она сказала: «Да»? Действительно? «Да»?
Надя потянулась куда-то, вложила в его руку своё колечко белого золота, с барельефом Белухи, брильянтовой крошкой, заменяющей искры снега на Трёхглавой, предварительно снимая с разорванной цепочки.
— Надень, — Надя протянула свою трясущуюся руку, выставив малюсенький пальчик. Потом, налюбовавшись на своё кольцо, надела такое же Владу и любовалась уже на барельеф на его ювелирном изделии.
— Красиво, — задумчиво протянула Наденька. — Хорошо, что ты хотел красиво…
— Правда, тебе нравится? — Влад выдохнул почти с облегчением, ещё не веря в происходящее.
— Конечно! Я боялась, ты купишь что-нибудь громоздкое, на хренодесяток каратов и неудобное. А такое и на цепочку можно, и на приём, и оно красивое, лучшее… — Надюшка всё лепетала и лепетала, расписывая прелести кольца, а Влад всё смотрел и смотрел на неё и не мог оторвать взгляда, отвести глаза в сторону от жены.
Влад не выдержал, перекрыл губами поток бессвязной речи Наденьки. Господи, благослови поцелуи с этой женщиной. С того первого поцелуя, Влад продвинулся далеко, он умел целовать тысячами разных способов, он знал, как мгновенно зажечь страсть в жене, как растягивать удовольствие, как только намекать на предвкушение, лишь обещая на будущее. Сейчас он не хотел терпеть, не мог, ему было тесно в собственном теле, душа рвалась наружу, он прильнул к худенькому телу, вдавил с силой в себя, не выпуская ни на минуту из рук, не отпуская губ.
Встал одним движением, поднимая Надюшку, тут же делая шаг к разобранному дивану, или это была тахта… Неважно. Влад не видел ничего и видеть не хотел, он нечеловечески соскучился по Наде, её стонам, движениям рук, губ, тела, её горячему дыханию, сладкому аромату, схожему с зелёным чаем с жасмином. Всему, что и было его Надюшкой.
Она попыталась стащить с себя бельё, в итоге запуталась, трусы невероятным образом застряли у коленок. Наденька в отчаянии дёрнула ногами, а Влад порвал несчастный кусок трикотажа, отшвыривая его в сторону.
— Ох, бля, Веселов, я думала, так только в книжках бывает! — она хихикнула, привстала и потянулась к ремню на брюках. — Ты ошалел? Это же Бриони… — пробормотала Надя, тут же потеряв мысль, гася слова в обжигающем поцелуе.
Ловкое движение пальцев заставило Влада затаить дыхание, короткий звук расстёгивающейся молнии — простонать, а рука на том, что готово до болезненных спазмов, заставила буквально взвыть.
К чёрту всё! Он больше не мог терпеть, желание сносило, срывало покровы цивилизованности, понимания, благоразумности. Влад сел между ног Надюшки, разобравшись с бельём и брюками, видимо, достойными самого бережного обращения, отбросил в сторону, упёрся одной рукой в мягкий, проваливающий матрас, другой приподнял попку Надюшки и… пропал. Пространство, время — всё перестало существовать. Какое-то время ещё имели значения вздохи, тяжёлое, рваное дыхание, а потом и это испарилось, оставляя на поверхности концентрированное, незамутнённое удовольствие её и его. Общее, одно на двоих. Одновременное.
