Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Адам рассказал, что наткнулся на кое-что интересное, и, кажется, это может стать большой историей. Люди часто приходят с информацией к репортерам. В девяти случаях из десяти — это пустышки, но я должен внимательно выслушивать любые рассказы. Кроме того, сейчас, на полном безрыбье, это могло стать той самой добычей, которая была мне так нужна.
Адам спросил, читал ли я материал в The New Yorker про одаренную главу стартапа в Кремниевой долине по имени Элизабет Холмс. Так сложилось, что именно этот журнал я выписывал и часто читал его в метро по дороге домой.
Я вспомнил статью и то, что некоторые моменты в ней показались мне весьма подозрительными. Например, отсутствие публикаций об их методике в профессиональных журналах. Я писал на темы, связанные со здравоохранением, последние десять лет и не мог вспомнить ни одного сколько-нибудь серьезного изобретения или исследования, которое не обсуждалось бы подробно в рецензируемых изданиях. Кроме того, меня смутило короткое описание секретной технологии проведения анализов, которое дала Холмс: «Проводятся химические манипуляции, в результате которых возникает химическая реакция, и благодаря химическому взаимодействию с образцом генерируется сигнал, который затем интерпретируется для получения результата сертифицированными сотрудниками лаборатории».
Это звучало как ответ студента-первокурсника, «плавающего» на зачете по химии, а не слова специализирующегося на анализах ученого. Автор The New Yorker назвал это описание «до смешного расплывчатым».
Если подумать, действительно было сложно поверить, что студентка, бросившая химическую инженерию после первого курса, разработала новую технологию на основе серьезного научного прорыва. Да, Марк Цукерберг в десять лет учился программированию и писал первые программы на отцовском компьютере, но химия и медицина — это не те науки, в которых легко разобраться самостоятельно, проводя эксперименты в подвале. Нужны были годы учебы, а потом десятилетия исследований, чтобы глубоко понять предмет и предложить что-то новое. Недаром многим нобелевским лауреатам по медицине было уже глубоко за шестьдесят, когда произошло признание их достижений.
У Адама возникли такие же мысли после прочтения статьи. И он рассказал, что после того, как опубликовал критический пост на эту тему, на него вышли некие люди. Он не хотел сразу раскрывать подробностей, кто они и как связаны с «Теранос», и только сказал, что у них есть информация, которая меня заинтересует. Он добавил, что узнает, готовы ли они пообщаться со мной.
Я поискал, что есть в сети о компании «Теранос», и наткнулся на редакторскую колонку, вышедшую в моей же газете полтора года назад. Это была интересная деталь, добавлявшая интриги истории: получается, WSJ сыграла роль во всплеске популярности Элизабет Холмс, став первым крупным изданием, рассказавшим публике о ее предполагаемых достижениях. Теоретически могло выйти неловко, но меня это мало беспокоило — между авторами редакторских материалов и репортерами была глухая стена. Если я найду скелеты в шкафу «Теранос», это будет не первый случай столкновения сторон.
Через две недели после первого разговора Адам познакомил меня с Ричардом и Джо Фьюзами, Филлис Гарднер и Рошель Гиббонс. Новости о судебной тяжбе между Фьюзами и «Теранос» сперва меня расстроили: это делало их лично заинтересованными в разоблачении компании, а значит, бесполезными в качестве объективного источника информации. Но вот информация о том, что они общались с недавно уволившимся директором лаборатории «Теранос» и тот рассказал о множественных нарушениях, была значительно более многообещающей. История Иена Гиббонса была трагичной, и в ней тоже чувствовался потенциал, поскольку со слов Рошель выходило, что Гиббонс не раз говорил о том, что технология «Теранос» не работает. В суде такие заявления были бы отвергнуты как голословные, но они выглядели достаточно правдоподобно, чтобы разузнать подробности.
Но очевидно, что для развития этой истории мне нужно было главное: самому поговорить с Аланом Бимом.
Первые несколько звонков Алану сбрасывались на голосовую почту, но я не стал оставлять сообщения, а упорно пытался дозвониться. Днем в четверг 26 февраля 2015 года я наконец услышал на том конце голос, говоривший с акцентом, который я не смог определить. Убедившись, что это действительно Алан, я представился и сказал, что, по моей информации, он недавно ушел из «Теранос», потому что был не согласен с методами работы компании.
Даже по телефону было понятно, что Алан жутко нервничает, но ему явно мучительно хотелось выговориться. Он сказал, что готов поговорить, но только на условиях анонимности. Юристы «Теранос» и так не давали ему покоя, а если они узнают, что он говорил с журналистом, то точно пойдут в суд. Я пообещал сохранить его личность в тайне. А что мне оставалось? Без Алана все, что я слышал, было информацией из вторых рук, и если он не начнет говорить, никакой истории не будет.
Когда все ключевые условия были решены, Алан немного расслабился, и мы проговорили больше часа. Для начала он подтвердил, что все, сказанное Иеном Гиббонсом своей жене, было правдой: приборы «Теранос» не работали. Они назывались «Эдисонами», выдавали кучу неверных результатов и проваливали тесты контроля качества. Более того, компания проводила на них лишь несколько из сотен предлагаемых анализов, а подавляющее большинство — на коммерческих приборах, разводя образцы крови физраствором.
Я не сразу сообразил, что он имеет в виду под разведением физраствором. Зачем это делалось и что в этом было плохого? Пришлось переспросить. Алан объяснил: руководство «Теранос» не хотело, чтобы стало известно, что «Эдисон» способен выполнять только один тип тестов — иммуноферментный анализ, поэтому придумали способ анализировать несколько капель крови из пальца на коммерческих анализаторах, предназначенных для работы с образцами куда большего объема и взятыми из вены. Чтобы достичь объема, с которым приборы могли работать, кровь разводили физраствором. Проблема заключалась в том, что при разведении образца концентрация анализируемых веществ падала значительно ниже тех значений, которые традиционные приборы могли определить хоть сколько-нибудь точно.
Алан рассказал, что пытался убедить руководство отложить коммерческий запуск проекта в аптеках Walgreens и предупреждал Холмс, что результаты анализов на калий и натрий совершенно непредсказуемы. Если верить результатам «Теранос», у абсолютно здоровых пациентов была несовместимая с жизнью концентрация калия в крови. Алан называл результаты анализов «безумными».
Я только-только начал осмысливать то, что услышал, когда он упомянул какие-то аккредитации лабораторий. Он был твердо уверен, что компания систематически нарушала федеральные законы, определяющие регламент этих самых аккредитаций. Алан даже назвал соответствующий раздел Свода федеральных нормативных актов: 42 CFR, часть 493. Я записал цифры и решил потом посмотреть подробности.
Еще Алан рассказал, что Элизабет обожает вещать о том, как «Теранос» совершит революцию в здравоохранении, но при этом не имеет даже базовых медицинских и научных знаний. Это подтвердило мои подозрения. Да и компанией на самом деле руководила не она, а человек по имени Санни Балвани. В адрес последнего Алан не жалел эпитетов: хам и самодур, который руководил исключительно путем угроз и запугивания. Потенциальной бомбой была и информация о том, что Холмс и Балвани состояли в романтических отношениях. Из материалов The New Yorker и Fortune я помнил, что Балвани был президентом и операционным директором «Теранос». Если слова Алана подтвердятся, то получится, что первая женщина-мультимиллионер и глава самого дорогого технологического стартапа в Кремниевой долине спит со вторым по значению менеджером компании, который, ко всему прочему, на двадцать лет ее старше.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
