Из всех искусств для нас важнейшим является кино.
В. И. Ленинв беседе с А. Д. ЛуначарскимНа следующий день Опалин, как и обещал, навестил Васю Селиванова в санатории.
Подземные толчки не прекращались, и хотя их сила значительно ослабла, мало кто из приезжих рисковал оставаться в Ялте. Люди бежали в Севастополь, в Симферополь, осаждали поезда, платили колоссальные деньги частным перевозчикам.
В разрушенной на две трети Ялте оставались только коренные жители да продолжали осыпаться стены и разваливаться дома. Оживленная прежде набережная с множеством магазинчиков, кондитерских, кафе вымерла и стала скучной, как в каком-нибудь ненастном феврале.
– Ну а у вас тут как? – спросил Иван.
– Здание вроде устояло, – сказал больной. – Приедет комиссия, будет его проверять. В стенах трещины, придется их укреплять. Да кое-где попадала штукатурка.
– А у нас крыша улетела. Но обещают восстановить до того, как наступят холода. Люди в городе не унывают, сколачивают шалаши из досок, некоторые даже на время приспособили старые бочки для жилья.
– Ты нашел вчера своих знакомых? – спросил Селиванов. – У них все в порядке?
– Да. Просто… ну… переволновались во время землетрясения.
– Я слышал, Беляев сбежал. Зря Парамонов его упустил. Ему этого не простят.
– Почему?
– Ну как? Это же Беляев убил Гриневскую.
Опалин молчал.
– У тебя есть какие-то свои соображения? – с любопытством спросил больной.
– Понимаешь, – начал Иван, – на самом деле у меня ничего нет. Но…
– Но?
– Так, чепуха. Интуиция. Догадки. То, что к делу не подошьешь.
– Ну и что? Мы сейчас не на работе. Хочешь что-то сказать, я тебя слушаю.
– Я думаю, что все произошло из-за одного человека. Назовем его… ну, например, Андрей.
– Так, так.
– И этот Андрей очень хотел избавиться от своей невесты. А может быть, не от невесты, а от ее мамаши. А может быть, от обеих разом.
– Ну хочешь избавиться от невесты – не женись, – протянул Селиванов с сомнением. – Зачем убивать-то?
– Не знаю. В этом и проблема. Но ему для чего-то нужно было их убить. Должно быть, он ломал голову, как бы ему все устроить так, чтобы на него никто даже не подумал. Потому что – ну сам понимаешь – убивают молодую женщину, мы тут же проверяем, с кем она была связана. И хоп – молодчик сразу под подозрением.
– И что же он в конце концов придумал?
– Нечто гениальное. Он убил третью женщину и украл драгоценности немыслимой ценности, чтобы все решили, что причиной являются именно они. А невесту и ее мать он убил как ненужных свидетелей этого преступления. Ясно, да? На самом деле целью были мать и невеста, а Гриневская… Гриневская была нужна, чтобы отвлечь от них внимание. Понимаешь, когда убивают фигуру такого масштаба…
– Никто не поверит, что дело вовсе не в ней. И как же Андрей проник в дом?
– Через потайной ход. Он частично обнажился во время вчерашнего землетрясения, так что Парамонов убедился, что я был прав. Ход действительно существовал, и убийца им воспользовался.
– Хорошо, а откуда Андрей о нем знал?
– Понятия не имею. Может быть, заметил, как кое-кто из членов съемочной группы залезает туда, и заинтересовался.
– Шатко, но допустим. Оружие он взял прямо со съемок?
– Да.
– И за здорово живешь застрелил трех человек, потому что ему просто не хотелось жениться?
– Ну… да.
– А украшения? Что стало с ними?
– Думаю, он их выбросил, чтобы ничто не связывало его с преступлением.
– Вот так взял – и выбросил?
– Э-э… да. Но, может, оставил себе самую ценную вещь… «Алмазную гору»… потому что не хватило духу от нее избавиться.
– А Парамонов был такой осел, что не обнаружил ее во время обыска?
– Почему бы и нет? – самым естественным тоном промолвил Опалин. – Мало ли куда преступник мог ее спрятать… Мог и передать кому-нибудь другому… незаметно.
Селиванов вздохнул, потирая висок. Потом решился.
– Ваня, это то, что Терентий Иваныч в своей манере называет «усложнением сущностей». Это значит вот что: когда в закрытой комнате, где находились муж и жена, ты видишь труп жены, а муж начинает тебе втирать очки насчет злодея, который влез в окно, прилетел по воздуху и так далее…
– А Терентий Иваныч, – перебил собеседника Опалин, – еще учил меня, что не грех иногда посмотреть на результат преступления. А результат такой: Андрей Еремин избавился от будущей жены и от будущей тещи. После чего напился – или сделал вид, что напился – и как ни в чем не бывало стал принимать ухаживания молодой актрисы. Слишком уж быстро он забыл о девушке, которая была его невестой. Я уж молчу о том, что невооруженным глазом было видно, что она совершенно ему не подходит – а он выдумывал какие-то оправдания, почему ему нужна именно она, и в то же время не торопился с ней расписаться под тем предлогом, что у него недостаточно жилплощади. Любил бы он ее по-настоящему, ничего бы его не остановило…
– Ты просто терпеть его не можешь, – сказал Селиванов, буравя собеседника недоверчивым взглядом.
– Нет, Вася, совсем не то. Я просто отдаю ему должное. Он – змея, и глаза у него змеиные. Он умеет набраться терпения и ждать, он улыбается людям, которых решил убить, и ничто не заставит его переменить своего решения. Он долго выжидал, когда настанет удобный момент, чтобы избавиться от Нюры и Пелагеи Ферапонтовны. И вот – все сошлось: они в одном доме с Гриневской, у той драгоценности, все решат, что всему причиной ограбление. Не забывай, что у него были причины также ненавидеть Гриневскую, которая сначала домогалась его, а потом давала оскорбительные прозвища и могла при желании поломать его карьеру. И знаешь что? Почему-то я убежден, что он ни капли не сожалеет о том, что совершил.
– Ваня, ты не можешь знать, о чем он сожалеет или не сожалеет. Извини, но это все домыслы. Другое дело, если бы ты нашел у него орудие убийства, или если бы во время обыска у него обнаружили «Алмазную гору»…
– Знаю. Но я с самого начала сказал тебе, что у меня ничего нет.
Селиванов задумался.
– У тебя есть какие-нибудь доказательства того, что он с антипатией относился к невесте или к ее матери? – спросил он.
– Есть. Он избегал на них смотреть.
– Ваня…
– Ну да, ты мне сейчас скажешь, что это не доказательство. Но на Лёку-то он смотрит, и очень даже тепло. И еще, когда Нюра и Пелагея Ферапонтовна переехали жить к Гриневской, он вдруг сделался таким оживленным… Как будто у него с плеч упала обуза.
