– Видел бы прежде ты эти дороги,Генералу Уэйду поклонился в ноги.
Ирландский генерал Уэйд двенадцать лет возводил мосты и тракты по всей Шотландии, и если б эти вирши не высекли на одном из камней на генеральской дороге, Роджер сам бы взял в руки зубило. Он вышел на тракт неподалеку от Крэг-на-Дун и с легкостью преодолел по нему несколько миль в сторону Лаллиброха.
Однако нынешний участок пути, увы, был обделен генеральским вниманием. Каменистая тропка, размокшая, заросшая вереском и утесником, вилась по крутому перевалу, за которым притаился Лаллиброх. Ниже по склону росли деревья: буки, ольха, крепкие сосны, но здесь, наверху, – никакого укрытия, и сильный ледяной ветер едва ли не сбивал с ног.
Сумеет ли Джем проделать этот путь в одиночку, если все-таки сбежит? Роджер и Бак осмотрели землю возле Крэг-на-Дун – вдруг Кэмерон после перехода делал поблизости привал? – но не нашли ни следа. Ни одного отпечатка детских кроссовок на мокрой глине. Так что Роджер спешил нагнать похитителя, стучась по дороге в каждый дом, который только попадался на пути, но жилья здесь маловато, так что двигался он с приличной скоростью.
Сердце ходило ходуном, и не только из-за крутого подъема. Кэмерон опережает их на два дня, не более. Это если Джем не сбежал и не отправился домой… Конечно, в сам Лаллиброх похититель не явится. Но куда он вообще может пойти? Остаться на хорошей дороге, с которой Роджер сошел десять миль назад, и двинуть по ней на запад – в земли Маккензи? Но зачем?..
– Джем! – изредка кричал он, хотя пустые торфяники и горы молчали, только шуршали изредка кролики и горностаи да хрипло каркали вороны или вдалеке, с побережья, вопили чайки.
– Джем! – заорал еще раз Роджер, словно одного его желания хватило бы, чтобы сын отозвался.
В ответ вроде бы раздался слабый крик. Роджер остановился, прислушиваясь, но то был ветер. Обычный ветер, оглушительно свистевший в ушах. Можно запросто пройти в десяти шагах от Джема… и не заметить его.
И все же, несмотря на страхи, когда Роджер поднялся на перевал и увидел Лаллиброх, его белоснежные стены, горящие в закатном свете, сердце затрепетало. Перед ним мирно раскинулось поместье: ровные грядки поздней капусты и репы, огороженные от вездесущих овец; их маленькое стадо паслось на дальнем лугу, белея в зеленой траве пушистыми круглыми яйцами, – точь-в-точь детская пасхальная корзинка.
У него перехватило горло, потому что вдруг вспомнилась разбросанная по дому целлофановая трава, Мэнди, перемазанная (как и вся комната вокруг) шоколадом, Джем, старательно расписывающий для отца пасхальное яйцо: вот он замирает над баночками с синим и красным красителями, выбирая, какой же цвет лучше…
– Господи, пусть он будет здесь! – прошептал Роджер и заспешил вниз по изрытой колесами тропинке, поскальзываясь на камнях.
Дорожка к дому ухоженная: хорошо выметена, с кустами желтого шиповника, уже подстриженного на зиму. Роджера накрыло вдруг ощущение: сейчас он просто откроет дверь и окажется в собственном коридоре, посреди которого валяются сброшенные в спешке красные ботиночки Мэнди, а на вешалке – рабочий пуховик Брианны, весь пыльный и пахнущий своей владелицей: мылом, мускусом, кислым материнским молоком, свежим хлебом и арахисовым маслом.
– Черт, – пробормотал Роджер. – Не хватает еще разрыдаться прямо на крыльце.
Он постучал в дверь, и из-за угла выскочила большущая псина – вылитая собака Баскервилей. Она остановилась в паре шагов, оглушая Роджера злобным лаем и, точно змея, покачивая огромной головой с прижатыми ушами – словно ждала, когда же он сделает хоть одно неловкое движение, которое позволит ей с чистой совестью сожрать незваного гостя.
Роджер понапрасну рисковать не стал: как только завидел собаку, прижался к двери и заорал:
– Эй! Кто-нибудь! Уберите зверя!
Внутри послышались шаги, через мгновение дверь распахнулась. Роджер почти ввалился в коридор.
– Тише, пес, – примирительно велел высокий темноволосый мужчина. – Входите, сэр. О собаке не тревожьтесь. Она все равно вас не съест – только что ужинала.
– Рад слышать… И да, спасибо вам, сэр!
Сняв шляпу, Роджер последовал за мужчиной вглубь темного коридора: до ужаса знакомого, все с теми же половицами, хоть и не столь истертыми. Сейчас они, отполированные пчелиным воском, тускло блестели. В углу тоже стояла вешалка, хоть и другая: более крепкая, из кованого железа, иначе просто смялась бы под грузом бесчисленных плащей, пальто, платков и шляп.
Роджер невольно улыбнулся и вдруг застыл, словно его ударили под дых.
Стенные деревянные панели оказались девственно пусты. Ни одной сабли красномундирников, которые те побросали, раздосадованные неудачей, упустив лорда Лаллиброха. Сабли бережно хранились на протяжении многих веков; они хоть и потемнели от возраста, но по-прежнему украшали дом Роджера… Точнее, дом, который будет принадлежать ему несколько веков спустя.
– Мы храним их для детей, – говорила Бри со своим дядюшкой Йеном. – Чтобы сказать им: вот кто такие англичане.
Роджер не успел оправиться от шока: мужчина, сказав что-то собаке на гэльском, закрыл дверь и с улыбкой повернулся.
– Добро пожаловать, сэр. Отужинаете с нами? Мы уже накрываем на стол.
– О… Да, благодарю. – Роджер поклонился, вспоминая о манерах восемнадцатого века. – Я… Моё имя Роджер Маккензи. Из Кайл-оф-Лохалша, – добавил он: каждый благовоспитанный мужчина обязательно упомянул бы место своего происхождения, а Лохалш находился достаточно далеко, чтобы этот человек (а кто он, собственно такой? На слугу не похож…) списал любые неурядицы в поведении Роджера на местные традиции.
