– В смысле… – Он не может закончить предложение.
Невозможно поверить, что это случилось, что до этого дошло. Все приблизилось к концу, он так долго думал об этом и боялся этого, и вот он его дождался, здесь, у залива Маннин. Все кажется необычайно знакомым, будто он уже встречался с этим, будто все, что они говорят, уже было произнесено.
– В смысле – уйти?
– Мы ведь можем все сделать по-человечески, – говорит она, – правда? Мы справимся. Ты будешь с ними видеться, когда захочешь. Просто я так устала. Так устала пытаться тебя удержать. Устала пытаться угадать, какой человек тебе нужен. Устала все время чувствовать, что не права, что должна все время извиняться за то, что тебе пришлось бросить диссертацию, пришлось стать учителем. Мы с тобой живем в одном доме, но ты на самом деле далеко. Ты живешь своей воображаемой жизнью американского профессора. Не говори, что это не так, потому что я знаю, так оно и есть. И поэтому я хочу, чтобы ты знал, что можешь уйти. Куда хочешь. Можешь нас оставить. Вита уже пошла в школу. Я получу диплом. Потом найду работу. Тебе не нужно оставаться.
Она раскрывает руки, словно выпускает небольшое животное.
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
Клэр ничего не говорит, не кивает, даже не дает понять, что слышала его. Вместо этого она отворачивается к морю, к ветру, давая бризу откинуть назад свои остриженные волосы.
Поодаль, выше по пляжу, поднимается Моника. Сверяется с часами, смотрит в море.
– Надо выдвигаться, – командует она.
– Почему?
Ифа, свернувшись, лежит на песке, глаза у нее закрыты.
– Мама сказала, чтобы забрали ее через два часа. Уже почти два.
– Быть не может.
– И прилив начинается.
– И?
– И нам надо перебраться на остров, пока вода не поднялась.
Ифа садится и смотрит на море. Оно выглядит как всегда: зеленое, пенное, беспокойно вздымается и опадает.
– Откуда ты знаешь, что идет прилив?
Майк Фрэнсис встает. Внезапно он чувствует, что совсем проснулся, словно поднимается из бессонной ночи на пароме, пинком отбрасывая усталость. Слова Клэр точно кружат вокруг него, вьются в воздухе облаком, как мухи.
– Клэр, – говорит он, – послушай…
В этот миг к ним подлетает Вита. Она бросается сразу к обоим родителям, сдавливая их в полном песка объятии. В смешении конечностей, волос, суставов и кожи он чувствует, как пальцы Клэр выскальзывают из его пальцев. Он готов потянуться, снова схватить их, вернуть, но слышит, как его зовут по имени. Он оборачивается и видит, как сестры машут ему, а потом тычут пальцами в сторону машины.
На развилке, где высадили Гретту, они принимаются спорить. Ифа за то, чтобы доехать до монастыря; Моника считает, что нужно ждать, как условились. Майкл Фрэнсис вроде бы поддерживает обе точки зрения, в зависимости от того, кто говорит. Клэр помалкивает.
Они все еще спорят, Ифа открывает дверь машины, говорит, что тогда она пойдет, когда из-за поворота появляется Гретта.
Они замолкают, глядя, как она приближается узнаваемой походкой, кренящейся и неровной с тех пор, как ей прооперировали колено, сумка зажата в руке.
– Папа с ней? – шепчет Ифа.
– Не похоже, – отвечает Майкл Фрэнсис.
Гретта распахивает пассажирскую дверь и забирается внутрь, заметно качнув машину, выдыхает, с шелестом оправляет одежду.
– Я мертвая, – объявляет она.
Общее молчание.
– Не выглядишь ты мертвой, – говорит Ифа.
– Не дерзи, Ифа, – отрезает Гретта. – Ты понятия не имеешь, через что я только что прошла. Ни малейшего понятия. Я ходячий труп. Жара! Невыносимая. Никогда такой не видела. Сестра сказала, что принесет мне стакан воды, но так и не вернулась. Честное слово, если мне не дадут в ближайшие полчаса чашку чаю, я просто испущу дух.
Клэр протягивает с заднего сиденья бутылку.
– По-моему, тут еще остался лимонад, Гретта.
– Ох, нет, – Гретта отмахивается, закрыв глаза. – Я не стану отнимать его у детей.
– Им и так хорошо. Пейте.
– Не могу.
– Давайте. Все в порядке.
– Не могу я отнимать у детей.
Майкл Фрэнсис берет бутылку, открывает ее, наливает в стаканчик лимонад и протягивает чашку матери.
– Вот, – говорит он. – Выпей.
– Не могу, – настаивает Гретта, выпивая все одним глотком. – Правда, не могу.
Она протягивает питье обратно, откидывает голову на спинку сиденья и снова закрывает глаза.
Ифа просовывается в щель между сиденьями.
– Так что там было?
Гретта не отвечает.
– Ты видела папу? Где он? – Ифа трогает мать за плечо. – Мам? Что ты узнала?
– Что, человеку и отдохнуть нельзя? – вскидывается Гретта. – После такого-то дня.
– Не валяй дурака. Мы просто хотим кое-что знать: например, видела ли ты папу, где он, что происходит с Фрэнки и…
– Дело в том, – мягко произносит Моника, словно привлекая их внимание к чему-то интересному за окном: водонапорной башни или, возможно, особенно запоминающемуся дереву, – что нужно поторапливаться, если мы собираемся перебраться через дамбу, пока не начался прилив.
Именно это и нужно было сказать. Ифа дивится тому, какое воздействие оказывают эти слова. Гретта резко открывает глаза и выпрямляется. Как Моника это делает? Она у Гретты – что-то вроде внешнего сердечного клапана, мгновенно и точно откликается на любое настроение, на каждое требование, которое Гретте может прийти в голову.
– Прилив начинается? – Гретта внезапно стряхивает с себя дремоту и обводит их взглядом.
– Ну, – говорит Моника все так же, будто между прочим, отстраненно, – вот-вот начнется.
– Тогда нам надо ехать! – Гретта с силой хлопает по приборной панели, как инструктор по вождению, занимающийся с особенно неповоротливым учеником. – Вперед!
Майкл Фрэнсис кладет руку на ключ зажигания.
– Папа… придет… или?.. – Он осторожно замолкает, не глядя на мать.
Она поглощена тем, что поправляет туфли.
– Его нет, – сухо отвечает она. – Сестра сказала, он то приходит, то уходит. Они никогда не знают, где он.
Машина огибает последний поворот в Кладдадаффе, и они его видят – низко лежащую, окаймленную морем полосу земли.
– Ох! – восклицает Гретта, вскидывая руки к груди. – Вы только посмотрите на него.
Мель идет блестящей белой дорогой сквозь волны, пенящиеся и бьющиеся по обе ее стороны.
Хьюи сказал на пароме, что не помнит остров, вот нисколечко. Отец ответил: «Но ведь должен, должен же помнить»; мать сказала: «Ну, тебе было всего пять, когда мы туда в последний раз ездили». Но когда машина скатывается по бетонному пандусу и шины начинают шипеть на песке, он понимает, что помнит. Помнит именно это: потрясение от езды на машине по пляжу, мягкое выразительное ощущение колес на песке, бегущие мимо ряды волн. В его уме внезапно возникает заросший сад, окруженный каменной стеной, растрескавшаяся дорожка, уличный туалет, полный жуков с серыми спинками, кровать у крашенной белым стены, окно, выходящее на траву и море. Он хочет сказать: «Я вспомнил, теперь я вспомнил», – но молчит. Он держит слова в голове, запирает их внутри. Подползает поближе к чемоданам, смотрит, как к ним приближается остров – его зеленый силуэт – спина спящего морского чудовища, – как отец держит руль.
