— Первый раз слышу, — сказала Кики. — Это правда, Джекки?
— В газетах правды не бывает.
После перерыва вновь заиграла музыка, и Джек опять стал переводить тревожный взгляд с одной своей дамы на другую — кому из них отдать предпочтение? Неужели для них, этих двух женщин, он тоже Легс? Ерунда. Они-то знают, кто он. Кому-кому, а им-то хорошо известно, что он Джек-Брильянт, а никакой не Легс. Они любят его не за то, что любят другие. Его они любят за тело. За то, как он с ними разговаривает. За то, как он их любит. За форму его лица. За многое, очень многое — за то, что он такой, какой есть. Впрочем, важно не то, за что они его любят. Сейчас важнее другое: удержать их вместе, удержать от ненависти друг к дружке, сделать так, чтобы они притягивали друг друга, как два разнозаряженных магнита. Чтобы они были единым целым и вместе впряглись в судьбу Джека. Кики скрывается от полиции, ее разыскивают как свидетеля по делу Стритера; пока ей грозит суд, она будет нуждаться в защите друзей Джека. Поэтому она-то никуда не денется. А Алиса? Эта никуда не денется в любом случае. Куда она без него…
Пышная дама в блестящем обтягивающем платье с серебряными погончиками подошла в сопровождении какого-то господина к столику Джека.
— Этот человек — Легс, — сообщила она своему спутнику. — А худой-то какой — кожа да кости!
— Ты кто такая, черт побери? — спросил Джек.
— Я видела в газете твою фотографию, Легс.
— Тогда все ясно.
Она взглянула на Алису и Кики, а затем приспустила с плеча бретельку и обнажила крепкую, полную, налитую грудь.
— Нравится? — спросила она Джека.
— Ничего. Но меня не волнует.
— Ты же посмотрел, а это уже кое-что значит, правда, любимый? — сказала она, обращаясь к своему спутнику.
— Много значит, — отозвался «любимый».
— Если хочешь — могу подоиться, — сказала пышная красавица и, зажав сосок между пальцев, выпустила тоненькую струйку в пустую кофейную чашку Джека.
— На десерт выпью, — сказал Джек.
— Ой, какой он, однако ж, умный, — сказала пышная красавица, поправляя бретельку и отходя в сторону.
— Давайте что-нибудь закажем! — воскликнула Кики. — А то у меня от голода скулы свело.
— Скулы сводит от холода или от страха, — сказал Джек.
— Какая разница.
— Мы все время отвлекаемся, — пожаловалась Алиса.
Джек подозвал официанта:
— Омлет с помидорами. Двойную порцию.
— Одну на всех?
— Я отвечаю только за себя.
Официант нагнулся и театральным шепотом, так, чтобы слышали все, произнес Джеку на ухо:
— Говорят, вы способны удовлетворить десять тысяч женщин. Это правда?
Джек взял со стола нож для масла, подбросил его на ладони и уставился на официанта. Проткнуть бы насквозь эту холуйскую розовую ладошку. Вывести бы подлеца из ресторана и спустить с лестницы — пусть считает ступеньки своим сопливым носом!
— Я понял, — промямлил официант, пятясь назад и обращаясь непосредственно к Джеку, — что вы все на свете знаете. Абсолютно все.
— И откуда такие только берутся? — громко спросил Джек, однако ответом ему был донесшийся из кухни зычный голос официанта: «Омлет с помидорами для Джека-Потрошителя», после чего сидевшие в ресторане посмотрели на Джека с интересом.
Джек поправил галстук, чувствуя, что воротник рубашки ему велик и что костюм висит на нем, как на вешалке. Он здорово похудел — подросток во взрослом костюме. Неожиданно он почувствовал себя молодым, взъерошил обеими руками волосы и подумал о работе, которая ему предстоит, о физической работе, которой необходимо заниматься подросткам. Они ведь должны расти. Должны трудиться в поте лица, набираться сил и мудрости — впереди их ждут тяжелые испытания. Предстояло трудиться и Джеку. На танцевальной площадке, к примеру.
Он хотел было встать, но Алиса вцепилась ему в рукав и шепнула:
— Помнишь, Джек, как ты украл в магазине пальто с чернобуркой, которое мне так хотелось? А потом я отнесла его обратно, но ты пошел и снова его украл, помнишь? Ах, как я тогда любила тебя за это!
— Помню, — вполголоса проговорил Джек. — Я никак не мог забыть про это пальто.
Некоторое время Кики наблюдала, как они шепчутся, а затем придвинулась к Джеку вплотную и прошептала:
— Джекки, я раздвинула ноги.
— Правда, малыш?
— А сейчас раскрываю губы. Нижние.
— Ну да?
— Да. А теперь закрываю. А сейчас опять их раскрываю.
— Молодец, малыш. Молодчина.
Тут он встал и заявил:
— Я иду танцевать.
Алиса посмотрела на Кики, Кики — на Алису: наконец-то решился. Затем обе посмотрели на Джека — кого-то он выберет? Однако Джек так никого и не выбрал. Он поднялся и, с неподвижно висящей левой рукой и молодцевато вздернутым правым плечом — чем не молодой человек в полном расцвете сил? — направился к танцплощадке, где несколько пар кружились в вальсе. Стоило Джеку ступить на площадку, как сначала одна-две пары, а потом и все остальные остановились, оркестр смолк, но Джек повернулся к оркестрантам и сделал им знак, чтобы они продолжали играть. Потом взглянул на Кики и Алису, которые стояли у самого края площадки, и сказал:
— Мою руку, Мэрион. Возьми мою руку.
Глаза Алисы наполнились слезами, а Кики вцепилась в безжизненно повисшую руку Джека и положила ее себе на плечо. Когда она придвинулась к нему, он сказал: «Мою правую руку, Алиса», и Алиса, просияв сквозь слезы, подняла правую руку Джека.
И Мэрион, и Алиса знали, что делать дальше. Взявшись за руки, они вступили на площадку, и, когда оркестр заиграл «Два сердца и три четверти часа», вальс, который танцевала вся Америка, вся Европа, вальс, ритм которого, казалось, расчислен на небесах, Алиса, Мэрион и Джек, втроем, влились в музыку, влились в танец их жизни.
«Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», — считал Джек. И они, взявшись за руки и замкнув круг, кружились по площадке в ритме вальса, кружились всё быстрей и быстрей… Под все громче звучавшие аплодисменты собравшихся они возносились все выше и выше, в заоблачные дали, туда, где люди знают, что такое счастье.
ДЖЕК НА НИТОЧКЕ
Я опускаю подробности двух летних процессов, в которых не было ничего неожиданного, если не считать моей захватывающей речи, а также обвинения в лжесвидетельстве, предъявленного на суде в Трое одному из наших свидетелей, чья решительная поддержка алиби Джека, увы, оказалась совершенно неправдоподобной. Можно, впрочем, считать неожиданностью и решение июльского суда, вынесшего Джеку, обвинявшемуся в нападении на Стритера, оправдательный приговор. Когда зачитывалось решение суда, зал взорвался аплодисментами. Алиса, в своем прелестном розовом платье с маками и в широкополой шляпе, побежала по проходу, облокотилась на перила и смачно поцеловала Джека. «О мой малышик!» И триста человек, что собрались под окнами окружного суда в Трое, ибо в зале не осталось свободных мест, издали победный клич, разнесшийся по всему свету. Сей победный клич моралисты расценили как свидетельство безнравственности Америки, которая желает успеха такому негодяю, как Брильянт. Им, этим моралистам, было невдомек, какой популярностью пользовался Джек у простых людей, людей улицы.
