Фуражечка, фуражечка, Носить тебя не грех, Оденешь, так и кажется, Что стал ты лучше всех…
– Слыхал песенку?..
– Старая?
– Старая… Теперь про кепки не поют… Марина, дочка моя, всё ходит и поёт: «Мани, мани!..» Проснётся утром, ещё, в натуре, ничем ничо, а уже: мани, мани… Серьёзная, Филя, песня… Дочка у меня грамотная, мать переплюнула: та продавщица, а эта уже торговый техникум кончает. Так от… Вот тебе и «мани, мани»… Короче, отхватил я кепочку, пивка накатил и домой почапал. Я тогда на фатере жил, угол снимал у знакомой бабы. Мы с ей кадрили… А у ей дочка – вылитая артистка… как ее?.. А, вспомнил, Бриджит Бардо, мы ее дразнили Дребезжит Бедро; так я, Филя, и артистку… Какой базар?! Да… Молодой был, ловкий, язык подвешен – налетай, девки, подешевело… Ну, короче, на фатеру приканал, возле зеркала кручусь, кепку мерю… в магазине путём не примерил… и вижу: маловата. От, думаю, фраер, бабки просвистел и, в натуре, без «головы» остался… А хозяйка базарит, ты, говорит, фуражку об голову не трепай, не марай, а завтра же езжай и обменяй. Да бирку-то, мол, не оборви, а то взад не примут… Короче, ближе к ночи, утром встал, пошёл менять… Что-то стали ноги зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?.. А давай, Филя, водочки накатим… без пива, а то у меня с пива в глазах криво…
– Да ты, Головня, и без водочки бухой… с «ерша»-то.
– Наливай, наливай… Я трезвый домой приду, моя Танюха в обморок упадёт, она меня трезвого давно-о не видела… Люблю, Филя, вот так: пивка выпьешь, с добрым человеком побазаришь за жизнь – и на душе легче. А жись, Филя, держись… Но не об том базар… Короче, поутрянке с работы отпросился – и в магазин; стою и, как дурак, все кепки сподряд мерю. Мерил, блин, мерил, и все малые – башковитый, паря, был, умный. Мне карифан базарит, голова у тебя, говорит, Дом Советов, как у Ильича. Тебе грамотёшки – далеко пойдёшь, если янычары не загребут… Да я и без грамотёшки похлеще некоторых живу; у меня и без поплавка[114] и стенка, и цветной телевизер, и бухарские ковры – всё, как у людей. И по Югам катаюсь… – Головня по-кошачьи лукаво прижмурился, пропел: – Там под солнцем Юга ширь безбрежная, ждёт меня подруга нежная… Да… Какой базар?! Короче, ближе к ночи, хожу, кепки мерю… А продавщица … чаечка, в натуре… косяка давит, так и стрижёт глазами, боится, лярва, чтобы кепку не стибрил. Пасёт, а я, лох, думаю, глаз положила. Ну и чапаю к ей… У вас, базарю, есть побольше?.. А то всё маленькие, в коленках жмуть. А может, импортная под прилавок закатилась? Мадэ ин не наша… Я, дорогуша, могу и особо забашлять, в кармане брякает… Гляжу, в натуре, зенки вылупила, зырит на меня, как на врага народа. Сказал ей пару ласковых: не надо, мартышка, глядеть на меня синими брызгами, а если глаз положила, так прямо и скажи… договоримся… Она мне, в натуре, тоже пару ласковых. На том и разошлись, как в море корабли. Плюнул я на примерку, взад напялил свой кепсончик – и отвал петрович. Думаю, на фатеру приканаю, напялю на чурку, фурагу-то, киянкой обколочу… Какой базар?! Можно, в натуре, намочить, а потом на чурку пялить, чтоб на чурке высохла… За дверь-то взялся, а эта бикса налетает – и хвать за шкирку. Кепку сорвала и визжит, как поросёнок недорезанный: а-а-а, ворюга, попался! Хотел кепку свистнуть… Я ей культурно: у тя чо, шалава, в натуре, башню снесло?! Это моя фурага, я в ей зашёл! Ты муму-то не гони… В натуре, даже не слушает, пасть разинула, орёт… Гляжу, продавцы слетелись, как мухи на мёд. Такой кипиш!.. Грузчик приканал и норовит в пятак заехать. Хотел ему для начала левой по сусалам[115], я же с правой примочу, музыку заказывай. У меня же, Филя, первый разряд…
– По спиртоболу?
– Зачем «по спиртболу»?! Обижаешь, начальник… По боксу. Так от… У меня и левая смертельная, а правой подцеплю – гроб колоти. – Головня жалобно пропел: – И родные не узнают, где могилка твоя… Короче, орут, а мне, в натуре, и рта не разинь, да и не перекричишь: две бабы – базар, три забазлают – с ума сдуришь… А тут и тётя подвалила, толстая такая, смекнул, завмаг. Базарю ей: «Моя кепка, я в ей зашёл…» Не верит, бикса. Орёт во все хлебало: «Куда, козел, бирку дел, в натуре?!» Я ей базарю: «Я за козла-то, бикса, могу и пером пощекотать…» А сам думаю: «Зашухарился, мусора свистнут…» «Ладно, – кричу, – подавитесь вы своей кепкой, а мы, в натуре, стерпим, у нас терпелка железная! Какой базар?! А я прямым ходом в газету. У меня родня в газете…» – «Родня?..» «Родня», – говорю. «И кто?..» – «Конь в пальто, дед Пихто и Агния Барто, вот кто…» «Нет, серьёзно, кто?..» – задумалась толстая. «Пушкин!..» – психанул я, панты гну. «Пу-у-ушкин?..» – «Пушкин… Так вас распишет, под такую статью подведёт, век вам на зоне париться, сгниёте на нарах! Так что ваша не пляшет…» Гляжу, толстая заменжевалась: «Пушкин?.. Не помню такого, к нам приходили из газеты…» Спрашивает, а у самой очко заиграло: газета, ревизор, проверка, а ещё и статью упомянул… Эх, молодой был, борзый, ни хрена, Филя, не боялся… Гляжу, продавцы утухли, прижали хвост, меж собой шушукаются… А я тихонько к двери чапаю и думаю: «Жадность фраера сгубит… Тикать надо». Ноги в горсть – и дёру… Толстая подкатывает, вижу, мандраж её бьёт, видно, рыльцо в пушку, а за решку[116] не охота. «Вы, – базарит, – уверены, что эта ваша кепка?» «А чья же?! Я могу и свидетелей подогнать…» – «Ладно, – базарит, – не будем из-за всякого барахла кипиш подымать. Возьмите кепку…» А я, Филя, разошёлся, в бутылку полез. Мне бы, в натуре, кепку в зубы и когти рвать, а я в бутылку полез. «Не проканает! – кричу. – Я в редакцию иду. За базар ответите. А там ревизор, и… по всей строгости закона…» Отчаянный был, Филя, никакой холеры не боялся… Да ты, в натуре, окосел, что ли?
