Катриона не знала, что ответить, и молча шла к выходу.
— Я не буду сражаться ради них одних. Я готов сражаться за тебя. Не важно, с тобой или без тебя, но мы отправляемся в Балквиддер, чтобы вернуть замок Кинкейдов.
Услышав эти слова, Катриона остановилась и повернулась. Горцы уже стояли в полный рост. Разглядев среди них Саймона сквозь набежавшую пелену слез, она промолвила:
— Да пребудет с вами Господь, потому что я не могу быть с вами.
Глава 23
Закутанная в свой потрепанный шотландский плед, Катриона сидела, съежившись, на диванчике у окна спальни. Возле ее кровати свернулся клубком впавший в меланхолию Роберт Брюс. Хотя за окном природа уже радовала прекрасным весенним деньком, для Катрионы не было разницы, весна ли это или суровая зима. Ей даже не пришло в голову распахнуть окно и впустить в комнату теплый ветерок, несущий запах жимолости. В нынешнем настроении Катрионе было достаточно просто наблюдать, как за толстыми оконными стеклами мир живет своей жизнью без ее участия.
Со дня бала прошла почти неделя. Саймон и сородичи Катрионы уже должны были добраться до Балквиддера. Она прикрыла глаза, пытаясь отогнать навязчивые видения. Ей то представлялся Киран, несгибаемая шея которого все-таки оказалась в петле палача, то Саймон, распростертый на земле с залитыми кровью золотистыми волосами.
Послышался легкий стук в дверь. Катриона хотела уже отправить восвояси любого, кто бы ни посмел нарушить ее одиночество, однако дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел дядя Росс.
Граф остановился, подбоченясь, и несколько мгновений взирал на босые ноги племянницы и измятую ночную рубашку, которую Катриона не снимала уже четыре дня. Не ускользнули от его внимания и следы слез на ее щеках, и поднос с нетронутым ужином, оставленный на прикроватном столике.
С тяжелым вздохом граф покачал головой:
— Вот уж не думал, что придется мне такое говорить тебе, Катриона Кинкейд, но я разочарован в тебе.
Катриона отбросила с лица закрывавшую глаза прядь волос.
— Странно, а мне всегда казалось, что я доставляла вам одни только разочарования.
— Не скрою, бывало временами, что ты испытывала мое терпение и мой характер. Однако, дитя мое, никогда я не был разочарован в тебе. Никогда не замечал в тебе трусости. Всегда считал, что ты достойная дочь своего отца.
Катриона вскочила на ноги, до глубины души задетая неожиданными словами дяди.
— Но ведь мой отец был глупец и мечтатель! Вы сами говорили об этом.
— Зато у него была настоящая мечта! — закричал дядя так громко, что Роберт Брюс метнулся под кровать. — Если хочешь знать правду, я ревниво относился к Дэйви. Да, я ревновал его к этой глупой мечте воссоединить род Кинкейдов. Ревновал даже к тому, с какой страстью он стремился ее осуществить. Из нас двоих я был старшим сыном, и мне нельзя было противиться желаниям отца. Я не мог просто так взять и убежать из дома ради приключений в погоне за благородными мечтами. Мой долг состоял в том, чтобы оставаться здесь и научиться управлять поместьем. Да еще в том, чтобы жениться по расчету, а не по любви.
— В таком случае вам, вероятно, крупно повезло. Вам же никогда не приходилось переживать серьезных сердечных волнений или рисковать жизнью ради исполнения своих желаний!
— Зато Дэйви за отведенные ему годы прожил целую жизнь, более прекрасную и насыщенную, чем моя, сколько бы она ни продлилась, и что бы в ней еще ни случилось. У него была настоящая жизнь. У него была настоящая любовь. Господь наградил его двумя чудными детишками и женой, которая его обожала. Пусть он умер слишком молодым, зато он умер ради дела, в которое верил свято. Разве это хуже, чем умереть от старости с разжиревшим брюхом и печалью в сердце?
Пораженная словами дяди, Катриона опустилась на диванчик, кутаясь снова в плед.
Граф сунул руку в сюртук и вытащил пачку каких-то бумаг, перевязанную старой бечевкой.
— Я хорошо понимаю, что у тебя будут все основания до конца жизни ненавидеть меня за то, что я сделал. Я приму это как должное. Однако больше я не в силах утаивать от тебя все это. — С этими словами граф положил на колени Катрионы связку бумаг.
— Что это? — спросила она, с недоумением рассматривая нетронутые восковые печати.
— Письма, которые присылал твой брат. Через месяц после твоего прибытия стали приходить письма от него, и они приходили еще долго. Последнее было три года назад.
Катриона повертела связку в руках и подняла голову. В глазах у нее стояли слезы.
— И вы скрывали это от меня? Скрывали столько лет?
— Я думал, что так будет лучше. Слишком мала ты была, чтобы переживать столько трагических событий. Я считал, что если ты забудешь о прошлом, то и боль в душе твоей пройдет. Я ошибся. Понимаю, что не заслуживаю твоего прощения, однако прости, если сможешь.
Сказав это, граф повернулся, тяжелой походкой вышел из спальни и тихо прикрыл за собой дверь.
Из-под кровати осторожно выбрался Роберт Брюс. Он запрыгнул на диванчик и устроился на коленях хозяйки. Катриона вытащила из пачки нижнее письмо и дрожащими руками распечатала его.
«Мой дорогой Котенок!
Я понимаю теперь, почему мама заставляла меня учиться писать буквы. Она, должно быть, заранее знала, что когда-нибудь мне придется ими воспользоваться. Например, напомнить тебе, что надо мыть за ушами, или побранить тебя за то, что зимой выбегаешь босиком на улицу».
Катриона улыбнулась сквозь навернувшиеся на глаза слезы. Так живо сейчас зазвучал в ее ушах голос брата, словно он стоял сзади и ерошил ей волосы. Она распечатывала одно письмо за другим и с жадностью вчитывалась в их содержание. В письмах были забавные истории о Киране и других приятелях брата, а также описания природы Северного нагорья в разные времена года. Но ни разу Коннор не пожаловался, что голодает, замерзает, вынужден воровать у более удачливых людей лишь для того, чтобы он мог выжить. Наконец Катриона с особым волнением сорвала восковую печать с последнего из писем брата. Она понимала, что в нем будут, вполне возможно, последние слова Коннора, которые ей суждено узнать.
«Мой милый Котенок!
Не знаю, когда теперь смогу написать тебе. Мы понесли за несколько последних недель серьезные потери. Очень трудно сейчас раздобыть бумагу и чернила. Я так и не получил от тебя ни одного ответного письма. Могу только надеяться, что ты живешь хорошо, как настоящая английская леди, и пользуешься всеми радостями и привилегиями, которые может дать тебе положение нашего дяди и его богатство».
Слеза упала на пожелтевшую бумагу и размыла чернильные буквы.
«Куда бы ни забросила тебя судьба в этом мире, никогда не забывай, что в твоих жилах течёт кровь Кинкейдов. Помни и о том, что если хочется плакать о чем-то, то за это можно и побороться. Навечно остаюсь твоим преданным братом,
