— Она еще твердила: «Приворот, приворот». Наверняка, очередной бестселлер.
Николай вдруг дернулся, точно от пощечины. Глаза его потемнели, ноздри раздулись. Ольга посмотрела на него в испуге.
— Ты что?
— Ничего. — Он, ни слова не говоря, повернулся и стремительно вышел из палаты.
— Куда ты? — растерянно проговорила Ольга ему вслед.
Ксюша заворочалась и открыла глаза. Увидела Ольгу и вжалась в подушку.
— Ты?
— Доброе утро. Вернее, добрый вечер. Как спалось?
— Неплохо. — Ксюша овладела собой и пошарила взглядом по палате. — Коля не приходил?
— Пришел.
— Где он?
— Куда-то вышел. Сейчас вернется, наверное.
Ксюша, морщась, начала садиться. Ей уже не было больно, но она привыкла бояться резких движений.
— Смотри, что я принесла тебе. — Ольга раскрыла пакет и достала оттуда груши и виноград.
— Спасибо, — кисло поблагодарила Ксюша. — Но я не хочу фруктов. Слишком сладкие.
— Сейчас не хочешь, потом съешь. — Ольга оставила на тумбочке ветку винограда, а остальное убрала в холодильник.
Ее волновало, что Николай все не возвращается. Она не могла понять, что произошло. Из-за чего он взбрыкнул — из-за каких-то дурацких свечей? Вот тоже болван, Ксюшка ждет, переживает.
— Я пойду, разыщу его, — сказала Ольга.
Ксюша молча кивнула.
Ольга вышла в коридор, но Николая там не было. Она заглянула в ординаторскую, и даже, на всякий случай, в сестринскую. Везде пожимали плечами. Его, как ветром сдуло.
— Бред какой-то, — недовольно проговорила Ольга вслух. — Бред. Ведет себя, как мальчишка.
Она поколебалась и достала из сумочки мобильник. Телефон Николая все еще находился в записной книжке, хотя давно пора было его стереть. Ольга нажала клавишу.
— Да, — тут же отозвался Николай.
— Ты где? Что за шутки?
— Я в троллейбусе.
Ольга не поверила своим ушам. Он что, с ума спятил?
— Я не понимаю, — проговорила она и почувствовала, как тело охватывает дрожь. — Я… ничего не понимаю. Объясни…
— Потом, Оль. Не сейчас. Сейчас я не могу. Ничего не могу. Я… я позвоню тебе сам.
— Ты? Мне?!
— Да. Я позвоню. А теперь оставь меня в покое. Пожалуйста.
Телефон выключился.
Ольга стояла посреди коридора, сжимая в руках трубку. Ее всю трясло.
Из палаты выглянула Ксюша, тщательно причесанная и накрашенная.
— Ты нашла его?
— Нет. — Ольга покачала головой. — Он уехал.
— Как уехал? Куда? — У Ксюши в глазах возник страх. Смертельный страх, как перед дулом пистолета.
Ольге стало жаль ее.
— Он вспомнил, что не выключил плиту. Съездит домой и вернется. Не переживай — не может же он допустить, чтобы квартира загорелась.
— Да, конечно, — рассеянно пробормотала Ксюша.
Ей вдруг отчетливо вспомнилось, как она плела Ольге про потоп, сидя в машине с Лесовичком. Зачем думать об этом? Она тогда врала, а Николай не может ей врать. Не может! Он любит ее, он приворожен к ней навсегда. Они с ним, как две горящие свечи, связанные одной страстью, одной тайной.
Ксюша почувствовала, как подкашиваются ноги, и без сил опустилась в кресло, в котором десять минут назад сидела Ольга.
33Николаю казалось, кто-то одним мощным ударом выбил почву у него из-под ног. Реальность изменилась в один миг, и черное стало белым, а белое черным. Кажется, теперь он все понимал. Все, с самого начала.
Вот что за кошмары преследовали Ксению, вот почему она кричала во сне, как безумная, и отказывалась оставаться одна в комнате — расплачивалась за содеянный грех. Грех приворота.
В памяти Николая отчетливо всплыла их первая, горячечная ночь. Он целовал ее, она вырывалась. Он не мог взять в толк, что происходит. Загнала его в душ, а сама зажгла свечи, раскрыла шторы, впуская в комнату лунный свет. Ему и тогда показалось странным все это. А особенно то, что творилось с ним.
Еще вчера он любил Ольгу, собирался жениться на ней, испытывал нежность и благодарность. Ему было хорошо, легко и надежно, как бывает надежно, если чувствуешь — рядом свой человек. Единственный, предназначенный тебе судьбой, и готовый разделить с тобой горе и радость. Ольга и была таким человеком. И вдруг — точно солнечный удар. Ксюша! Зашла в зал, а у самой глаза горят. Светятся, ей Богу, как у ведьмы с Лысой горы.
Он и подумал тогда — ведьма. Вернее, не успел подумать. Тело словно обожгло огнем, оно больше не подчинялось рассудку. Душе было горько и стыдно — а тело ликовало и пело. И тянулось к ее телу.
Неужели, Ксения могла решиться на такое? Пойти к гадалке или к колдунье, совершить обряд? Может быть, все это полная чепуха?
Да нет, не чепуха. Иначе, зачем ей было финтить: отдалась бы ему в спортзале, обоим было бы хорошо. Так нет — зазвала его к себе домой, да еще и не сразу, а в определенное время. Ясно теперь, дожидалась, пока луна появится. Ах ты, Ксюша, Ксюша, змея подколодная!
А наутро — как смотрела! Ждала — подействовал ли приворот. А тот действовал. Николай чувствовал себя, как нитями незримыми привязанным к ней. Это волшебное тело, эта кукольная улыбка. О, Господи!..
…Он застонал вслух, закрыл лицо руками. В квартире было темно, но ему не хотелось включать свет. Нужно разобраться во всем, разобраться, не спеша, без лишних эмоций. Любил ли он Ксению? Любит ли ее сейчас?
Нет, не любил! Никогда не любил — она всегда, с первой минуты казалась ему стервой и хищницей. Строила ему глазки, норовила прижаться поплотней. А доверчивая Ольга смущалась и краснела.
За это она ему и понравилось — за свое смущение, за смешной румянец, за милое косноязычие. А еще — за теплоту в глазах, за дружеское пожатие руки, за тихий голос, произнесший такую важную для него фразу: «Это пройдет, Коля. Обязательно пройдет».
Он верил ей. Ей можно было верить, она знала что-то, чего не знал никто другой. Чего никогда не знала самоуверенная Ксюша. Возможно, она знала о настоящей любви — не понаслышке, а через собственную шкуру. И потому казалась уязвимой и беспомощной.
«Ольга, Оля, Оленька. Какой же я мерзавец. Спрятал тебя от жестокого мира в своих объятиях, дождался, пока ты доверчиво положишь голову на мое плечо. И ударил наотмашь. Точь-в-точь, как тот твой, прежний. Нет, хуже, во много крат хуже. Тот не любил тебя, а я любил. Я любил тебя, Оленька, как не любят телом одним, как любят сердцем. Сердце в человеке главное. Я об этом позабыл. Меня заставили позабыть…»
…Грянул телефон. Николай метнулся к аппарату, и тотчас отпрянул — будто там чума таилась. Это, конечно, она. Та, что еще полтора часа назад казалась такой желанной, такой родной. Ну, и что теперь делать? Не брать трубку?
