Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
– Гена, куда вы так мчитесь? – донеслось со скамейки. Я подошел.
Дальше, уважаемые, вы можете продолжить сами. Конечно же, она повела меня к себе, и ее отец занялся моими зубами. Все время, пока он надо мной колдовал, приговаривая: «Какой запущенный рот!» «Куда смотрела ваша мама?», я думал, как глупо все получается. Мне остался один день, ну полтора, в пятницу вечером ЭТО случится, и однако я сижу сейчас в зубоврачебном кресле и лечу зубы. И буду доволен, что мне их подлечили, а осталось всего-то полтора дня.
А этот человек, который лечит мне зубы, Юлин отец, Валентин Григорьевич или как там его, он и не подозревает, что его судьба решена, что на субботу намечена АКЦИЯ и что в моих руках – ее предотвратить.
Я блаженствовал в белоснежном новеньком кабинете, среди блестящего, с иголочки, оборудования, надо мной трудились ловкие сноровистые руки, я не чувствовал почти никакой боли. Блаженство продолжалось часа два.
У отца Юлии было больше сходства с Гришей, чем с ней. Остренькое улыбчивое лицо, рыжие кудри с лысиной. Закончив возиться с последним зубом, он сел в кресло, откинулся и произнес:
– Ну вот, юноша, Валя Гершин сделал вам рот. Запомните дату. Не в том смысле, что она историческая, а в том, что если вы пойдете к дантисту ранее, чем через десять лет, можете написать рекламацию на мою работу.
Направляйте в Израиль, – он подмигнул. – Более точный адрес пока неизвестен!
Я покинул место своего блаженства.
– Сколько я вам должен?
– А что – деньжата завелись? – Он опять подмигнул. – Родители подкинули на орехи?! Не увлекайтесь орехами, молодой человек, с вашими зубами… – и вдруг он резко сменил тон, сказал с каким-то ожесточением.
– Какие деньги, юноша? рубли – они мне больше не нужны. Послезавтра я уезжаю. На кой шут мне ваши рубли?! А долларов или шекелей у вас нет. Ведь нет?
Я кивнул отрицательно.
– Ну вот, стало быть вы мой последний и бесплатный пациент в этой стране. И моя жертва Богу перед отъездом. Вы ведь помолитесь, юноша, чтобы у Вали Гершина ТАМ было все благополучно, а?
Он внимательно на меня посмотрел и зацокал языком: «А, вашей маме трудно будет с вами расставаться!»
– Почему расставаться? – у меня пересохло в горле.
– Да потому, юноша, что когда молодой человек входит в возраст, он женится, и маме приходится его отдавать другой женщине, невестке, а отдавать не хочется, особенно такого красивого. Верно я говорю, мамеле? – он был уже в другой комнате и что-то быстро-быстро там говорил, должно быть, по– еврейски.
В кабинет вошла Юлия.
– Ну как? Долго вас мучил?
Какие черные у нее глаза. Такие же, немного светлей, у моей мамы, и у бабушки Сарры, и у бабы Веры – такие же. Доминантный признак. Еврейские глаза. А у меня голубые.
– Юлия, я хотел бы попросить вас об одном одолжении.
– Я слушаю.
– Я живу в тринадцатом доме, первый подъезд, десятая квартира. Легко запомнить. Вы не смогли бы прийти завтра в семь часов вечера по этому адресу? Дело в том, что у меня есть для вас одно сообщение. Только, пожалуйста, приходите точно в семь часов. Я обязательно буду дома, если только не заболею и не сумею открыть. Вы придете, Юлия?
Она замялась.
– Зачем тайны? Скажите сейчас. Ох, уж эти русские мальчики, ни шагу без загадки. Надеюсь, вы не признаетесь мне в любви?!
Я молчал. Мне так хотелось, чтобы она что-нибудь поняла, вернее, почувствовала, у нее же такая интуиция, она взглянула на меня с испугом.
– Что-то случилось?
Тут в комнату влетел Гриша с мячом в руках, он громко пел: «Мячик– хрячик– дачик– грачик» и подбрасывал мяч вверх. Инструменты дребезжали, прибежал дед выдворять Гришу из кабинета, малыш заплакал, в общем – поднялась суматоха. Возле двери я снова спросил Юлию: «Придете?».
– Если это так важно – приду!
Дверь закрылась. Кажется, она ничего не поняла.
* * *
Вечер четверга. Только что я закончил писать Объяснительную записку и записку для родителей. Обе записки будут лежать на столе в гостиной – на голом чистом столе, я его специально расчистил.
Объяснительная получилась большая, мне лень ее пересказывать. Там я пытаюсь объяснить причины своего поступка и обращаюсь ко всем с призываем спастись. В целом – То, о чем я уже имел честь вам докладывать. Записка для родителей маленькая, я прошу прощения у них, особенно у мамочки, – я ведь единственный. Они у меня оба потрясающе хорошие, мама – красавица, папа – умник, добрые, мягкие, смирившиеся. Нет, не могу. Не хочу, как они. Мамочка и папочка, не взыщите. Я вас очень, очень люблю и очень сожалею о случившемся. Мамочка, я плачу вместе с тобой. Я твои слезы вытираю. Не плачь. Мне хорошо. Мне лучше, чем вам.
И крошечное письмецо – Юлии. Я написал ей, что ее семья в опасности, что в субботу им нужно остерегаться нападения. Пусть вызовут милицию. Еще я писал… Впрочем, это моя тайна.
Разрешите, я не открою ее вам? Идет? Я унесу ее с собой туда.
И последнее.
Уважаемые, четыре дня я общался с вами, а проще – рассказывал вам о себе. Как известно, говорить о себе не надоедает, но каково слушать! Я благодарен вам, благодарен за то, что вы меня слушали. Прощайте. Нет, еще одно. Я так привык высказывать вам все свои мысли, как на духу, что не могу унести с собой и эту.
Вот Александр Сергеевич Пушкин – он, как вы знаете, арап по материнской линии, и прадед его, я думаю, весьма посредственно изъяснялся по-русски, с ошибками. Чужой язык. А Пушкин стал великим поэтом России, его язык – эталон. И в литературе таких много – нерусских по крови, прославивших Россию, их очень много, не хочется перечислять. Теперь возьмем, скажем, Гершензона, – не идет у меня из головы, – чем, скажите, плохо, что он так русскую культуру полюбил, что стал лучшим ее знатоком? В чем здесь коварство? Он что – русским свинью подложил? Обман все это. Рассчитано на темных людей. Даже не на темных, а на недумающих. Что им скажут, то они и сделают. Как те подростки, которые орали: «Кровь за кровь, кровь за кровь». Ужас, что они могут натворить, им скажи – во всем виноваты евреи или, скажем, молдаване, да нет, евреи привычнее, а история в России имеет свойство повторяться, укажи им конкретного врага, – и готова акция.
Уважаемые, я прошу вас будьте думающими людьми, не верьте фанатикам и демагогам.
А кровь у всех одинаково красная. Когда я завтра вечером вскрою себе вены – не пугайтесь – это будет не больно – я проверю, краснее ли моя русская кровь моей еврейской крови и можно ли одну отделить от другой, а, как вы думаете?
Прощайте, дорогие. Ваш Гена Корсаков.
* * *
Привет! Не ожидали вновь услышать мой голос? Я признаться сам… Одним словом, я все еще тут на земле, а раз так, то пришлось вырыть из песочницы кассету и продолжить наше с вами общение. Не беспокойтесь, на этот раз оно будет недолгим, я вас не задержу. Я лишь расскажу, что произошло. Таким образом, мое повествование примет законченную форму. Правда, как у Пушкина, герой в конце оказался «жив и не женат», но и то, и другое поправимо. В пятницу я весь день валялся в постели. Часов в пять начал приготовления. Пошел в ванную, пустил воду, в общем действовал по Петронию, покончившему с жизнью аналогичным способом. Что я чувствовал? Полнейшее безразличие. Я механически делал то, что было мною задумано, мысль была полностью отключена. Вот уже два дня я почти ничего не ел, но голода не ощущал, правда, голова тупо ныла. Проверил еще раз, на месте ли письма, даже начал их перечитывать, но не кончил.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
