Книга Черноводье - Валентин Решетько

Вечерело. Мягким розовым светом августовское солнце освещало большую комнату. В пустом помещении из угла в угол ходил комендант. Свежерубленые стены из соснового кругляка остро пахли смолой. Тщательно ошкуренные и мастерски отесанные топором, они тускло золотились в отраженном солнечном свете. Бревна казались настолько теплыми и притягательными, что невольно хотелось погладить их рукой. Не удержавшись, Талинин подошел к стене и провел ладонью по шершавому дереву. Смола, выступившая на тесанине прозрачными слезинками, сразу прихватила пальцы. Талинин улыбнулся и миролюбиво вполголоса проворчал:

– Фу ты, язви тебя! Словно в детстве – так и тянет каленый на морозе топор языком лизнуть.

Оттирая прилипшую к пальцам смолу, он снова прошелся по комнате, припадая по очереди на каждую ногу, проверил крепость пола. Колотые вполовину бревна доски лежали не шелохнувшись.

– Хорошая работа! – довольно проговорил контролер.

Скрипнула входная дверь. Талинин обернулся, на пороге стоял Сухов.

– Здорово, Михал Игнатьич!

– Здорово, здорово!

– Давно ждешь? – нерешительно переминаясь с ноги на ногу, спросил Сухов.

– Да нет – недавно! Только что из седьмого поселка пришел! – Талинин тряхнул головой, откидывая упавшие на глаза волосы, и продолжил: – А ты че стоишь, проходи. Твои хоромы… У меня таких нету! – Он скупо улыбнулся и с интересом спросил: – Кто строил?

– Ивашов был за старшего…

– Это высокий, с бородой! – уточнил комендант.

– Он самый!

– Хорошая работа! – похвалил Талинин и, согнав улыбку с лица, уже строже спросил: – Как думаешь зимовать, начальник? А? Уже начало августа – холода не за горами!

Сухов неопределенно пожал плечами, следя глазами за каждым движением своего руководителя.

Талинина передернуло от равнодушного пустого взгляда подчиненного. «Балбес», – выматерился про себя Талинин. Он посмотрел на Сухова и зло проговорил:

– Это ты должен за мной следом ходить, а у нас наоборот получается…

– Перезимуют как-нибудь! – осклабился вдруг Сухов. – До зимы еще далеко!

– Далеко, говоришь! – процедил сквозь зубы Талинин и тоном, не допускающим возражений, сказал, как отрубил: – Завтра же снимай бригаду с расчистки дороги и начинайте строить бараки.

– Понял, Михал Игнатьич! – вытянулся в струнку поселковый комендант.

– Бригадиром поставишь Ивашова!

– А бригадира Зеверова куда? – по лицу Сухова пробежала тень, он растерянно проговорил: – Уж больно мужик старательный, послушный…

– Куда?! – Талинин усмехнулся: – Вместе с бригадой к Ивашову, на бараках тоже можно стараться. Раскорчевщиков не трогай, пусть люди работают. Там у тебя, кажется, Жамов верховодит?

– Жамов, – нехотя подтвердил Сухов. – Больно занозистый!

– Тебе что, целоваться с ним? Занозистые и работают – занозисто! – Талинин улыбнулся своему невольному каламбуру.

Сухов промолчал, возразить было нечем. В последнее время бригада Жамова на раскорчевке постоянно перевыполняла план.

Талинин подошел к окну. За окном, отягощенная гроздьями ягод, стояла рябина. Покрасневшие кисти слегка покачивались на ветру. Густые вечерние тени неторопливо тропили дорожки от дерева к дереву. Повернувшись к Сухову, Талинин спросил:

– На покосе давно был? Скоро закончат?

– Только сейчас вернулся! Жучков там вздумал самовольничать! – докладывал поселковый комендант. – Косить, умник, бросил и поставил всю бригаду на уборку. Ну я с ним поговорил маленько! – самодовольно улыбался Сухов.

– Поговорил?

– Поговорил и Поливанова оставил присмотреть, скоро должен появиться.

А днем на покосе произошло следующее…

Еще накануне, глядя на закат, Жучков с тревогой думал: «Ломается погода». Закат действительно был плохой. Низко над горизонтом багровое солнце перечеркнула траурной лентой узкая черная туча.

Утром, как обычно, Афанасий поднялся раньше всех. Натужно кряхтя, на четвереньках выполз из шалаша и с трудом распрямился. Все тело, разбитое тяжелой работой, болело; надоедливо ныли натруженные руки. Афанасий уже привык к постоянной боли в суставах, но сегодня они ныли особенно сильно.

Из-за осинника, вытянувшегося вдоль покоса, медленно поднималось солнце. Края его были размыты сизой дымкой; большое, красное, оно тоже имело нездоровый вид. Мужик внимательно из-под руки смотрел на восход.

– Ломается погода, язви ее в душу! – озабоченно пробурчал Афанасий; его кособокая бороденка полезла вбок еще сильнее.

Он привычно оглядел покос: вдоль опушки осинника и на гриве поднялись стога; по низинкам ближе к чвору ровными рядами лежала кошенина, прихваченная сверху бурой корочкой, которая, точно одеялом, заботливо укрывала от жгучего солнца душистую зелень травы. Дальше за кошениной, до самого чвора, стеной стояла некось.

Бригадир медленно шел по кошенине, изредка поддевал ногой очередной валок. Приподнявшись вверх, сухая трава покорно ложилась на землю, распространяя кругом одуряющий запах, наполненный густым медвяным ароматом. Афанасий нагнулся и, захватив пук травы, помял его в руках. Наметанный глаз крестьянина определил – кошенина готова, можно убирать сено.

Мужик задумчиво продолжал мять в руках чуть повлажневшую траву:

– Разве это роса! – буркнул недовольно Жучков и бросил измятый пук травы на кошенину. Он неторопливо подошел к некоси, стеной стоявшей вокруг озера. Прошлым утром она тяжело гнулась под тяжестью обильной росы, а сегодня стояла выпрямившись, с едва отпотевшими стеблями. Бригадир зашел по пояс в траву, постоял, горестно махнул рукой и повернул назад к стану.

Около костра суетилась Акулина. Она успела набрать воды в ближайшем озерке, повесила одно ведро на таган, в другом замешивала пресное тесто на затируху.

– Че, не спится? Уже успел прогуляться, проверить все! – проговорила раскрасневшаяся от жаркого пламени костра стряпуха, поправляя сгибом локтя падавшие на глаза волосы.