Глава двадцать вторая
Сказ о сыче
Жил да был в лесу сыч.
Птицей он был тихой, любил держаться в стороне ото всех. Считал себя везунчиком, потому что жил в довольно спокойной части леса, да и соседи редко ему докучали. Как и положено сычам, днем спал в уютном гнезде, которое устроил в дупле старого дерева, расколовшегося пополам во время грозы лет двенадцать тому назад. Дупло стало для стареющего сыча отличным домом.
У него были родственники, которые жили в более густонаселенной части леса и постоянно приставали к нему с просьбами переехать к ним, уверяя, что сычу, в его-то преклонном возрасте, не помешало бы иметь поблизости помощников. Но для него эти просьбы звучали так, будто он не в состоянии позаботиться о себе, и были обидны. Очень, очень обидны. Поэтому он оставался здесь, в самой отдаленной части леса, в тихом и уютном дупле, и только еще упорнее следовал своим дневным и ночным привычкам, соблюдая ежедневные ритуалы.
Каждый день он спал до захода солнца и просыпался лишь с наступлением сумерек. Каждую ночь деловито прибирался в дупле, а потом направлялся за завтраком, который по расписанию был, как и у всех сов, ночью. Однако вместо того чтобы тратить кучу энергии, летая по лесу в поисках пищи, этот сыч просто вылезал из гнезда, спускался ниже по дереву фута на три, усаживался на одну из уцелевших веток и проводил так оставшиеся часы, наблюдая за землей. Временами в поле его зрения попадал бегущий мелкий грызун, тогда он расправлял свои потрепанные ветрами крылья, резко слетал вниз и хватал его, чтобы съесть на обед или ужин, в зависимости от времени ночи. Но чаще всего он просто сидел там и глядел на землю.
Когда первые лучи рассвета будили ранних пташек, отражаясь в словно бы вощеных листьях гаультерии, сыч зевал и поднимался наверх, в свое дупло, где с довольным видом делал себе кружечку горячего шоколада, удобно устраивался с книгой в маленьком кресле у камина, а затем отправлялся вздремнуть.
Так и протекала жизнь старого сыча без всяких треволнений, пока как-то раз, когда он по обыкновению нес свою вахту на ветке, спокойно оглядывая темный подлесок в поисках грызунов, ветка не закачалась легонько, извещая, что что-то или кто-то примостился рядом с ним.
Он оглянулся и увидел белку.
— Уходи, — сказал сыч.
— На что ты смотришь? — спросила белка.
— Ни на что, — ответил сыч, не желая вступать в разговор. Ему нравились уединенность и одиночество, и он желал, чтобы белка отнеслась к этому с уважением.
Та склонила голову набок:
— Ни на что? В смысле, ни на что?
— Ни на что, — повторил сыч, — а теперь оставь меня в покое.
Белка не сдвинулась с места, продолжая смотреть на сыча так же, как тот смотрел на землю внизу.
— Ты все еще здесь, — заметил сыч через какое-то время. Белка и впрямь сидела рядом.
— Как у тебя это получается? — спросила она.
— Что получается?
— Просто сидеть, уставившись в землю. Тебе разве не скучно?
— К твоему сведению, я охочусь, — заметил сыч. — Охочусь на маленьких пушистых зверьков, которых можно съесть. И ты вполне подходишь под это описание.
— Это что, угроза?
— Просто мне бы хотелось остаться в одиночестве, вот и все, — глубоко вздохнув, сказал сыч.
— Понятно, — ответила белка.
Еще какое-то время они посидели в тишине, и сыч продолжал глядеть на землю. Ему не нравились ссоры и конфликты, этому старику, потому он предпочел просто притвориться, что белки тут нет. Он мог бы выполнить свою угрозу и съесть ее, но, уж такое дело, не нравились ему белки на вкус, да и зверек был, по правде сказать, слегка великоват для него. В молодости он бы еще задумался, но сейчас однозначно предпочитал легкую охоту на мышей и прочих мелких грызунов.
