Под ворохом мягкой шерсти лежал буздыган.
— Спасибо, пани Анна, так мне очень удобно, — оживленно щебетала мамуля Петрика. — Пан инспектор, вы же видите, там я собрала шерсть только красную, всех оттенков. И когда она мне понадобилась — вы ведь знаете, я плету коврики на продажу, — так среди яркой киновари в глаза бросилось что-то зеленое. Говорю вам, прямо по глазам ударило! Я уж думаю, не оттого ли со мной и аппендицит приключился, что уж очень я испугалась, решила — привиделось мне, галлюцинация. А оказалось, что никакая не галлюцинация, а просто непонятная вещь. И почему-то я сразу об истории подумала, может, вещь историческая?
Гурский переглянулся с Петриком. Тот бессильно поднял руки — сдается, дескать.
— Я даже не потребую ордер на обыск, — отрешенно произнес он. — И мама со мной согласна, уверен. Значит, все-таки это то, что вы ищете? Этого я и боялся.
— Пока наши эксперты не дали заключения, воздержусь от заявления… официального. Мое же личное мнение — да, это именно орудие убийства. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Но даже если это и так, вы разрешите мне не возлагать подозрения на вашу маму?
— У нее уже и без того слепая кишка, — жалобно проговорил сын немного некстати. — Я не брал этого в руки, но, кажется, тяжелое? И никогда раньше таких штук не видел, только слышал, а это какое-то странное сочетание буздыгана и бунчука.
Инспектор со знанием дела поправил, что плюмаж не с той стороны и вообще он должен быть из конского волоса.
— Ага, бракованный реквизит. Ну да мне на это наплевать, я только очень хотел просить вас, пан инспектор, маму не трогать.
Инспектор не намерен был подозревать не только пани Петер, но и ее сына. Не стали бы они так идиотски прятать орудие преступления, а если допустить, что все же такое пришло им в голову, не предъявили бы его добровольно следователю, внезапно зашедшему к ним. О буздыгане вообще знали лишь хозяйка квартиры и ее сын, и не скажи они о нем полицейскому, бракованный реквизит продолжал бы прятаться в гуще шерстяных мотков, ведь и мать, и сын были вне подозрений. Никто их за язык не тянул, сами признались, обыска в их доме не предвиделось, а теперь инспектору надо поломать голову, каким образом проклятый реквизит, раздробивший затылок жертвы, оказался на диване в этой уютной квартире.
Сам не перелетел, его кто-то принес. И скорее всего — убийца. Интересно, а почему именно сюда принес и так глупо спрятал, чуть прикрыв слоем шерсти? На что рассчитывал?
Что-то в этом роде Гурский высказал вслух.
Мамуля Петра Петера, хоть и перенесла операцию по удалению аппендикса, не потеряла способности здраво рассуждать.
— Кто бы его ни принес, — сказала она своим мягким голосом, — он знал, что делал. Если бы мне не понадобилась срочно киноварь, я бы еще не скоро стала рыться в том месте. Петрик, я буду рассказывать, а ты покажи пану. Вам меня слышно, пан инспектор? Сейчас я работаю с серой и бежевой шерстью, яркий акцент в виде не просто красной, но киноварной шерсти пришел мне в голову внезапно. На диване, вы видите, пан инспектор, уже все готово, пряжа разложена по порядку, по оттенку, и вот в таком рассортированном виде еще долго бы лежала нетронутой. Это для будущего коврика я заготовила.
— Значит, преступник вас знал?..
— Да никто к нам посторонний не заходил. Я уже давно неважно себя чувствовала, и мне было не до гостей.
— А кто у вас был, скажем, на прошлой неделе?
— Да никого…
— Мама! — счел нужным вмешаться сын. — Назови всех, кто был. Все человеческие существа, заходившие в квартиру. Да хотя бы я и Миська.
— Ну да, вы были. И еще существа… домработница приходила, она раз в неделю у нас бывает. Заглядывала и Катажина. Это моя приятельница, она рекламирует мои коврики направо и налево, дай ей бог здоровья. Она часто и покупателей ко мне приводит. Но на сей раз пришла одна. Ну и этот был… Вот уж не знаю, какая нелегкая его принесла, он вообще бывает у нас раз в десять лет, а тут вдруг заявился, и, главное, без предупреждения. Если бы позвонил, я бы придумала отговорку, уезжаю, например, такси уже ждет, лишь бы его не видеть, не выношу этого болвана!
— А что за болван?
— Да крестный Петрика, дальний родственник моего покойного мужа, седьмая вода на киселе, Роман Хлюпанек. Еще счастье, что недолго просидел у нас, даже обошелся без своих идиотских выходок.
— Не могли бы вы поподробнее описать его визит?
По лицу пани Петер было видно, насколько неприятно ей говорить об этом человеке. Инспектор уже пожалел, что заставил пожилую женщину, к тому же только что перенесшую полостную операцию, тратить столько сил, но ничего не поделаешь. Он чувствовал — вот главный свидетель обвинения, эти показания могут оказаться решающими.
Взяв себя в руки, хозяйка дома постаралась как можно точнее рассказать о том неприятном дне. Тоже, должно быть, понимала: не стали бы к ней приставать после операции, если бы не крайняя нужда.
— Дверь ему открыла Веся, наша домработница. Вошел в комнату, то да се, как самочувствие, поправляйтесь поскорее, кофе выпил. Вот и все. Так просто зашел, сказал: был тут рядом, дай, думаю, зайду. Он на минутку, времени нет. Ага, чуть не забыла. Он не может не сказать человеку какой-нибудь гадости. И тут не удержался. Сказал, что я здорово постарела и пора бы мне носить парик. И зачем мне столько шерсти, не иначе как выложить гроб изнутри, чтоб помягче лежать было, хотя только что спросил, сколько времени у меня уходит на изготовление одного коврика. И, довольный своей шуткой, глупо загоготал.
Сидевшая дотоле тихо как мышь под метлой сиделка не выдержала:
— Пожалуйста, не нервничайте так, дорогая пани, и не дергайтесь, вам пока двигаться ну никак нельзя. И ночь надо проспать спокойно, и весь завтрашний день — полный покой. Вот послезавтра, если захочется потанцевать, — пожалуйста, уже можно будет. Но не сейчас.
И, повернувшись к следователю, медсестра сурово потребовала:
— Выбирайте более приятные темы для разговора Больную нельзя волновать. Смотрите, как вы ее расстроили! Не смейте волновать пациентку!
Гурский извинился и попросил разрешения задать еще один, последний вопрос.
— Прошу не гневаться, уважаемая пани Петер, но для нас очень важно знать, когда точно он нанес вам этот неприятный визит?
Мамуля Петрика перестала дергаться, оцепенела, напряглась и сосредоточенно уставилась на зимний пейзаж, висевший напротив кровати. Сначала она считала про себя, потом стала считать вслух. Гурский тоже считал про себя, и у них обоих вышло, что отец Эвы Марш навестил мать своего крестника точно в день убийства Заморского.
— Во сколько?
— Да где-то в середине дня. Около полудня. Погодите, дайте подумать. Он так разозлил меня, что я тогда забыла сделать что-то очень нужное… Ага вспомнила! Котлеты. Мясо разморозила с утра пораньше и совершенно забыла про него, а уже давно пора было на фарш прокручивать. Точно, около полудня…
