На птиц охотились с помощью ученых кречетов, соколов иястребов. Гончие собаки выгонят дичь из кустов, а соколничьи, кречетники,ястребники уже стоят наготове, держат кляпыши [29] с ловчими птицами. На каждуюнадет клобучок, не дающий ей ничего, вокруг видеть и отвлекаться. Когда гончиеспугнут добычу, сокольничий снимет клобучок с головы своего ловчего сокола, тотвзлетит, нападет на дичину, забьет ее, а потом возвратится и сядет либопрямиком на кляпыш, либо на кожаную рукавицу своего хозяина.
Когда охотились на зверя: на волка, на зайца, на лису, товпереди господ скакали егеря и охотники, все нарядные, щеголеватые в своихзеленых кафтанах с золотыми и серебряными перевязями. У каждого на перевязивисит лядунка [30] с золотой или серебряной крышечкой и рог, также блестевшийзлатом-серебром. Здесь также гончие вспугивали зверя, а за ними в погонюбросались верховые. Если готовились затравить волка, заранее огораживали место(оно называлось островом) тенетами, туда выгоняли зверя, чтобы не мог уженикуда подеваться от стрелков.
Охота на медведя еще не началась по раннему времени, ноохотниками тут выбирались самые крепкие, рослые, молодые мужики, все какгвардейцы — один другого краше статью и силою. Борцы с медведями пользовались всвоем охотничьем кругу такой же славою, как храбрецы — в кругу воинском.Конечно, царя приглашали приблизиться к берлоге только тогда, когда медведя ужепроколют рогатиной или попадут в него пулей, но все равно — последний ударпринадлежал государю, и Екатерина помнила, как упоенно, чуть ли несладострастно сверкали в это мгновение его глаза, каким алчным до крови, досмерти становилось обветренное лицо и рука, наносившая поверженному зверюроковой удар, не дрожала.
Сейчас-то Петр совсем другой — губы мягкие, обвисшие, глазамутные. Ослабели черты, поникли плечи — кажется, он еле-еле удерживается, чтобыне упасть лицом в стол, и не захрапеть. Из такого из него веревки вить можно...Жаль только, что не миновать стать нынче целовать этот слюнявый рот, изкоторого так и разит винищем да табачищем.
Между тем брат Николай, подстрекаемый неусыпным взором отца,обошел собравшихся и у каждого взял фант: платочек вышитый, или перстенек, илитабакерку, или еще какую-то безделушку. Многие из собравшихся уже давнораздирали зевотою рты, однако немыслимо было уйти спать прежде государя.Приходилось терпеть, пока он не изъявит такого желания.
А он клевал носом, жмурил воспаленные глаза — и тупохихикал, когда князь Алексей Григорьевич, сидевший спиной ко всем с завязаннымиглазами, дававший фантам задание, выдумывал что-нибудь особенно смешное. СынуИвану велено было три раза проползти под столом — в первый раз собакой лаять,во второй — кошкой мяукать, а в третий раз петухом кричать. Поскольку Иван былвысок ростом и широк в плечах, он всякий раз застревал под столом и громкоругался в промежутках между лаем, мяуканьем или кукареканьем. Это было смешно,гости животики надорвали, с них даже сон помаленьку сошел. Младшая княжнаДолгорукая тоже изрядно насмешила собравшихся, когда по воле отца принужденабыла спеть. У нее не было ни слуха, ни голоса, из ее горла вырывалисьнестройные звуки, толстые щеки нелепо раздувались, и княжна более всегонапоминала упоенно квакающую лягушку. Степану Васильевичу Лопухину, с некоторыхпор носившему в обществе почетное звание «спасителя красавиц», велено былообъясниться в любви следующему фанту. Этим фантом оказался сам АлексейГригорьевич, которого, как и все его семейство Долгоруких, Лопухин на дух непереносил, поэтому объяснение вышло кислым — небось еще кислее, чем та капуста,о которой князь уже упоминал, кислее даже, чем имя Брауншвейг-Бевернскойпринцессы.
— А этому фанту что сделать? — спросил наконецНиколай, когда его отец старательно поблагодарил Лопухина за любовь и ласку иснова уселся спиной к собравшимся, завязав глаза и изготовясь исполнять своиобязанности водящего. Из коробки, обшитой бархатом, Николай вынул жемчужноеожерелье, которое незадолго до этого сняла со своей нежной шейки княжнаЕкатерина.
Меж отцом и сыном так и было уговорено, что в четвертуюочередь вынется именно это ожерелье. Однако князь задумался так натурально,словно никак не мог измыслить задания фанту.
— Этому что? — пробормотал он нерешительно. —Ну что же сделать этому? В окошко, может, выпрыгнуть? Ан нет! Этому фантуприсуживаю поцеловать государя нашего, Петра Алексеевича!
Екатерина громко хихикнула и прикрылась платочком, как бывне себя от смущения. Потом поднялась и осторожно приблизилась к государю.
А Петр даже не шевельнулся — так и сидел, опершись локтями встол и с трудом удерживая ладонями голову. Чудилось, шея его набита тряпками,словно у куклы, и совершенно лишена костей, так безвольно моталась она посторонам.
— Ваше величество, — беззаботно усмехнулся НиколайДолгорукий. — Фанту надобно вас поцеловать!
Петр поднял расползающийся взор на Екатерину и некотороевремя тупо смотрел на нее, словно не узнавая.
— Целоваться? — пробормотал он наконец. —Опять с вами целоваться? Нет! — выкрикнул, с пьяной решительностыопокачивая пальцем перед самым носом склонившейся к нему Екатерины. — Нехочу я с вами целоваться и не буду!
— Но как же фант... — заикнулся растерявшийсяНиколай, и Петр обернулся с нему с истинной яростью:
— Фант, говоришь? А этому фанту вашему лучше бы вокошко выпрыгнуть, как и было сказано. Ясно вам, господа хорошие? В окошко! Ну!Быстро! — Широко взмахнул рукой, как бы отметая всякие возражения: — Ивсе! И довольно! Хочу спать!
И, качаясь из стороны в сторону, вывалился из залы вкоридор, так сильно запутавшись ногами на пороге, что проворный Лопухин едвауспел его поддержать.
Следом стремительно, словно боялись долее задержаться вобществе опозоренных хозяев, зал покинули остальные гости, торопливо разбегаясьпо отведенным им комнатам.
Через несколько мгновений в заде остались только Долгорукие.Князь Алексей Григорьевич сорвал с лица повязку, с отвращением отшвырнул в уголи первым делом отвесил пощечину злорадно усмехающейся княжне Елене. Та с воплемопрокинулась на руки матери, но Прасковья Юрьевна не стала тратить времени наутешения и, повинуясь грозному взгляду мужа, поспешно выволокла дочь вон.Следом выскочил до смерти перепуганный Николай.
Екатерина стояла, стиснув перед грудью руки, бледная,неподвижная, словно перед казнью. Такой же мертвенный вид имел и старшийДолгорукий.
