Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
С лёгкой руки Ивана Алексеевича Бунина принято думать, что истинный писатель обязан обладать зоркостью, чутким слухом, тончайшим обонянием. Блудов – дальтоник с хроническим насморком, лёгкой глухотой и усечённым словарным запасом. Однако всё перечисленное уравновешивается главным его достоинством: Блудов пишет правду.
Второй – лирический поэт Лёха Тушкан. Недавно закодировался, и это, поверьте, трагедия. Ибо что может быть противоестественнее трезвого антисемита! В итоге зол на всех, а на меня в особенности – за дружбу с Ефимом Голокостом.
М-да… Если в ряды либеральной интеллигенции уже и таких верстают, значит, до тотальной мобилизации рукой подать.
– А почему он либераст? – спрашиваю Тушкана.
– Он не любит русский народ! – патетически восклицает Лёха.
Внимательно смотрю на обиженно отдутые губы Блудова.
– Странно… – говорю. – Вроде ко мне он всегда хорошо относился…
И это правда. Отношения у нас с Блудовым неплохие. Дело в том, что мою ненависть к городу он сплошь и рядом принимает за любовь к деревне.
– А ты тут при чём?
– Так а я и есть русский народ, – объясняю, присаживаясь.
– Не показывай на себе – сбудется… – мстительно изрекает Лёха Тушкан.
Памятлив, однако. В прошлый раз я поймал его на эту фразу, когда спорили о Пушкине. Жарко спорили. Как будто в Союз писателей Александра Сергеевича принимать собирались. И Лёха имел неосторожность выразить жестами величие пушкинского таланта.
Окоченевший от обиды прозаик Блудов внезапно являет признаки жизни: смотрит на меня, на Лёху.
– Знаешь, кто либераст? – угрюмо вопрошает он. – Вот кто!
И тычет в мою сторону.
Я усмехаюсь.
Ни тот, ни другой, разумеется, и понятия не имеют о том, что таится у меня в правом кармане пиджака.
* * *
Долгое время чемпионом по рассеянности среди гениев заслуженно считался Норберт Винер. А потом явился на свет Ефим Григорьевич Голокост и всех затмил. Знаете, как он женился?
Однажды пришла к нему дама, причём, согласно легенде, ничего личного, вполне деловой визит. Галантный хозяин встретил гостью в прихожей, помог снять пальто (сам по обыкновению витая в облаках), затем по инерции расстегнул блузку, совлёк юбку… Когда спохватился, приятно удивлённая дама была уже в одних колготках.
Естественно, что, как честный человек, он просто обязан был на ней жениться. Брак, кстати, не удался. Жить с великим изобретателем уровня Теслы, сами понимаете, не каждой женщине по силам. Тем более что способы, с помощью которых Ефим Григорьевич пробовал наладить гармонию в быту, неизменно поражали своеобразием и неожиданностью решения.
Позвонивши вчера в дверь давнего своего знакомца, я опять застал его в полной прострации. Мировая скорбь глядела на меня с порога выпуклыми тёмными глазами.
– Что-нибудь случилось, Фима?
Голокост траурно кивнул и отступил, пропуская меня в квартиру. Почуяв недоброе, я первым делом бросил опасливый взгляд на стену прихожей, где висел политбарометр, самое, пожалуй, зловещее из Ефимовых изобретений. Однако длинная тонкая стрелка устройства если и приблизилась к отметке «революция», то на полделения, не больше.
– А-а… – догадался я наконец и скроил сочувственную мину.
Три траурных кивка в ответ.
Стало быть, догадка моя верна. Отчаявшись найти общий язык с супругой, Ефим Григорьевич на прошлой неделе сконструировал очередной приборчик. С виду портсигар портсигаром, а по сути довольно мощный генератор социального поля. Стоит включить, как начинается процесс слипания отдельно взятых человеческих личностей в единое целое.
Нет-нет, никакой политики! Собирая данное устройство, Голокост преследовал исключительно личные цели – хотел, так сказать, затянуть супружеские узы потуже.
– И что?!
– Ушла к соседу… – мрачно сообщил изобретатель.
– Насовсем?!
– Наверное…
Что ж, если вдуматься, всё правильно: слипание происходит хаотично, абы как – и трудно сказать заранее, кто с кем слипнется. В любом случае утешать Ефима не стоило. Неплохо изучив его за время нашего знакомства, я понимал, что расстроен он не столько утратой супруги, сколько неудачей эксперимента.
– Выключить не пробовал?
– Выключил сразу, что толку? – последовал унылый ответ.
– Но поле-то – исчезло!
– Поле – исчезло! А сосед остался…
– И что ты теперь собираешься делать? – небескорыстно полюбопытствовал я. – С этим своим прибором…
Голокост трагически вскинул плечи. Наверняка отправит в кладовку, где много уже чего пылилось подобного.
– Слушай, а подари мне его!
– Да пожалуйста…
И, пока Ефим не передумал, я взял со стола похожую на портсигар вещицу и сунул её в правый карман пиджака.
* * *
Раздробился народ, озлобился… Когда это было такое видано, чтобы два литератора, сойдясь за рюмкой водки (пусть даже одной на двоих, поскольку Лёха в завязке), сразу со склоки начали! Обычно как? Быстренько поклянутся в любви – и давай перемывать косточки отсутствующим коллегам! А тут с лёту политику друг другу шьют, только что в драку не лезут…
Причина, как мне иногда кажется, ясна. Оставшись в одиночестве и, упаси боже, задумавшись, человек обязательно усомнится в том, во что свято верил при свидетелях. Спасение одно: быстренько найти несогласного, затеять с ним ругань – и чем она яростней, тем быстрее вернётся ощущение собственной правоты. Нечто подобное мы обычно видим на ток-шоу.
Нет, не зря я позаимствовал у Голокоста его изделие. Надо, надо как-то восстанавливать людское единство, хотя бы в пределах Союза писателей. Ефим, конечно, гений, но, на мой взгляд, беда его в том, что неправильно он использует свои изобретения. Да и не он один. Взять электричество. Ведь сколько веков подряд считалось, будто оно только для фокусов и годится: бумажку примагнитить, искорками потрещать…
Заказал я стопочку и, предвкушающе огладив потаённый в кармане приборчик, стал ждать, когда народу в баре поприбавится.
Время было обеденное. В бар заглянула сильно располневшая от постов детская писательница Стенькина и с беспокойством оглядела присутствующих. В прошлом году она издала книжку о зверятах «Выдрочки» и с тех пор считала всех своих коллег-литераторов похабниками и зубоскалами.
При виде её поэт с прозаиком примолкли, перестали обзывать друг друга либерастами и, посопев, спросили у барменши по котлете с гречкой.
Затем в актовом зале гулко грянули зычные, неотвратимо приближающиеся голоса – и вскоре в бар вторглись два сильно враждующих земляка-станичника: Захар Чертооседлов и Кондрат Односисий. Первый идеологически представлял собой белое казачество, второй – красное.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
