Мисс Уичвуд заключила, что горький урок пошел его светлости на пользу и о будущем Ниниана можно более не беспокоиться.
Собственно говоря, поводов для беспокойства у нее не было вообще: Лусилла чувствовала себя хорошо, демонстрируя прилежность и послушание; о зубной боли маленького Тома не вспоминал уже никто, кроме его мамы и няни; мисс Фарлоу заслужила одобрение няни и теперь проводила бо́льшую часть дня или в детской, или на прогулке с Томом; а если мистер Карлетон передумал возвращаться в Бат, то и это было к лучшему, потому что они прекрасно обходились и без него.
Но, когда однажды утром Эннис получила от него письмо, сердце ее испуганно затрепетало и она едва заставила себя сломать печать, боясь прочесть, что он действительно передумал.
Страхи ее оказались напрасными. Но, хотя она с облегчением поняла, что он по-прежнему намеревается вернуться в Бат, само письмо вызвало у нее острое ощущение неудовлетворенности. Мистер Карлетон писал его явно в спешке и только для того, дабы уведомить ее о том, что ему придется отложить свое возвращение. Он был крайне занят какими-то неотложными и утомительными делами, которые вынуждали его посетить свои поместья. Он уже готовился отправиться в путь и умолял простить его за то, что посылает ей столь краткую записку, чтобы сообщить о своих ближайших планах. У него нет времени написать что-либо еще, но он остается, как всегда, искренне преданным ей Оливером Карлетоном.
Да, это был явно не лучший образчик эпистолярного жанра и совсем не то письмо, которое мог бы написать влюбленный мужчина, подумала Эннис. Единственная фраза, позволявшая надеться, что он все еще любит ее, содержалась в самом его конце. Но очень может быть, что он все свои письма подписывал: «Искренне ваш», так что вряд ли стоило искать в этих словах тайный смысл, помимо простого дружелюбия.
Она вдруг обнаружила, что пребывает в подавленном расположении духа, и отчаянно попыталась прогнать уныние, не позволяя себе думать о мистере Карлетоне и его письме или о том, как сильно она по нему скучает. Она думала, что даже если ей не удастся претворить в жизнь столь замечательное решение, то, по крайней мере, она сумеет скрыть свое угнетенное состояние от леди Уичвуд, но вскоре обнаружила, что ошибается.
– Быть может, ты скажешь мне, дорогая, что с тобой происходит? – сочувственно обратилась к ней ее светлость.
– Ровным счетом ничего! Я кажусь тебе подавленной? Даже не подозревала об этом, вот разве что мокрые улицы, ветки деревьев, с которых срываются тяжелые капли дождя, зонтики и лужи всегда нагоняют на меня тоску. Ты же знаешь, как я ненавижу сидеть взаперти!
– Да, жаль, конечно, что погода испортилась, но ведь ты никогда не обращала на нее особого внимания. Помнишь, как часто я просила тебя не выходить из дома, когда на улице шел проливной дождь? Но ты просто не слушала меня! Ты говорила, что тебе нравится ощущать капли дождя на лице.
– Ах, это было в деревне, Амабель! А в городе – совсем другое дело, здесь нельзя замотать голову шарфом, надеть прочные туфли и отправиться на прогулку. Ты же не хочешь, чтобы в таком виде меня увидел весь Бат?
– Разумеется, не хочу, – негромко ответила леди Уичвуд и вновь склонилась над распашонкой, которую шила для дочери.
– По правде говоря, мне нужно найти себе какое-нибудь занятие, – неожиданно сказала Эннис. – Вот если бы шитье не казалось мне смертельно скучным, или если бы я обладала талантом Лусиллы к рисованию акварелью – ты видела ее наброски? Они несравненно лучше тех, которыми забавляется большинство молоденьких девушек.
– Знаешь, я почему-то не думаю, что шитье или рисование пошли бы тебе на пользу. Они ведь занимают руки, но оставляют свободной голову, верно? В общем-то, я не совсем уверена насчет рисования, потому что никогда особо им не увлекалась, но, полагаю, оно похоже на шитье, а о последнем я совершенно точно знаю, что оно ничуть не помогает отвлечься, – скорее, наоборот.
– Думаю, мне стоит почитать что-нибудь серьезное, – сказала Эннис, решив во что бы то ни стало сменить тему на менее скользкую и опасную.
– Что ж, дорогая, чтение может тебе помочь, но последние двадцать минут ты сидишь над раскрытой книгой, и я не заметила, чтобы ты перевернула хотя бы одну страницу, – ответила леди Уичвуд. Подняв голову, она улыбнулась Эннис. – Я не намерена докучать тебе своими расспросами и потому умолкаю. Я лишь надеюсь, что ты не сделаешь ничего такого, о чем впоследствии тебе придется сожалеть. Мысль о том, что ты можешь быть несчастлива, мне невыносима. А теперь скажи мне, достаточно ли большой я сделала лиф, чтобы малышке не было тесно в этом платье?
Глава 14
На протяжении следующих нескольких дней погода по-прежнему оставалась неустойчивой, и вскоре стало ясно, что разнообразные увеселения на свежем воздухе, запланированные Корисандой и ее многочисленными друзьями, придется отложить до лучших времен. Естественно, Лусиллу охватило разочарование; спустя очень короткое время даже ангельское терпение леди Уичвуд истощилось до предела и, когда девушка в сотый раз поинтересовалась у нее, не кажется ли ей, что небо проясняется и завтрашний пикник в Сидней-гарден все-таки может состояться, она мягко, но непреклонно упрекнула ее:
– Дитя мое, погода не улучшится оттого, что вы то и дело подбегаете к окну, спрашивая у нас, не расходятся ли тучи. Ни я, ни Эннис не имеем ни малейшего представления о том, какой будет погода завтра, так что какой толк ожидать от нас ответа? Было бы куда лучше, если вы перестали прижиматься носом к стеклу, а занялись бы рисованием или музыкой, например. – Ласково улыбнувшись, она добавила: – Знаете, дорогуша, как бы хорошо к вам ни относились люди, они очень скоро начнут считать вас смертельно скучной особой, если вы без конца будете поминать те вещи, что вызывают ваше недовольство, словно вы не взрослая девушка, а капризный ребенок.
Лусилла покраснела и даже хотела огрызнуться, но после недолгой внутренней борьбы смиренно произнесла:
– Прошу прощения, мадам, – и выбежала из комнаты.
Вскоре стало очевидным, что слова леди Уичвуд возымели свое действие: Лусилла по-прежнему с тоской поглядывала на оконные стекла, по которым гонялись друг за дружкой капли дождя, но уже куда реже выражала недовольство переменчивостью погоды и прилагала недюжинные усилия к тому, чтобы сносить свое разочарование с достойным похвалы терпением.
Но едва погода начала улучшаться, как мисс Фарлоу повергла всех в смятение тем, что слегла с инфлюэнцей[39]. Еле переставляя ноги, она бродила по дому, кутаясь в шаль и уверяя, что немного простудилась, и, лишь когда однажды утром, встав с кровати, она тут же упала в обморок, ее удалось убедить остаться в постели и позволить Эннис послать за доктором. Она заявила, что ничего страшного с ней не случилось, у нее лишь легкое недомогание, но уже очень скоро ей станет лучше, и дорогой Эннис совершенно незачем посылать за доктором Тидмаршем – не то что бы она имела что-либо против него, поскольку не сомневалась в том, что он настоящий джентльмен и отличается исключительной любезностью, просто ее дорогой папочка не верил в докторов; кроме того, будет неуместно с ее стороны заболеть, когда в доме полно гостей, и она должна непременно оставаться на ногах, пусть даже это убьет ее. Однако у нее явно была лихорадка, но, несмотря на нездоровый румянец и постоянные жалобы на то, что ей жарко, ее сотрясал озноб; поэтому Эннис взяла командование на себя и отправила мальчика-слугу с запиской к доктору Тидмаршу. К тому времени как он явился, мисс Фарлоу чувствовала себя уже настолько плохо, что вместо того чтобы прогнать с глаз долой, она приветствовала его как своего спасителя, горько расплакалась и в мельчайших подробностях описала ему все симптомы своей болезни. Закончила она тем, что стала умолять его не говорить, будто у нее скарлатина.
