– Кто вы? Кто дал вам право вмешиваться? – перебил Дернбург, хотя хорошо знал говорившего.
– Мое имя Ландсфельд! – последовал надменный ответ. – Я полагаю, этого достаточно для оправдания моего вмешательства.
– Нет, потому что вы не принадлежите к числу моих рабочих, вмешательства посторонних я не потерплю. Оставьте Оденсберг сию же минуту!
Приказание звучало гордо и презрительно. Ландсфельд смерил с ног до головы человека, против которого сейчас были настроены все и тем не менее осмелившегося так говорить.
– Такого требования я не выполню, – язвительно возразил он. – Я здесь по поручению своей партии, которой не безразличны дела Оденсберга. Товарищи! Признаете ли вы меня своим представителем? Могу ли я говорить от вашего имени?
Фальнер и его сообщники, последовавшие за своим вождем и окружавшие его, громкими криками поддержали его, остальные молчали. Ландсфельд с торжеством поднял голову.
– Слышите? Итак, я скажу вам, что условия, которые вы ставите желающим снова взяться за работу, позорны и унизительны! Всякого, кто их примет, я объявляю трусом и изменником!
– А я объявляю, что не желаю иметь дело ни с вами, ни с подобными вам! – крикнул Дернбург, донельзя раздраженный этим вызовом. – Я поставил своим рабочим условия и только с этими условиями снова открою заводы, с людьми же вашего сорта я вообще не разговариваю.
Ландсфельд яростно рванулся вперед.
– С людьми моего сорта? Мы, конечно, не более как черви в глазах такого важного барина? Товарищи, как вам это нравится?
Он недаром обратился к единомышленникам; на Дернбурга посыпались бранные слова и угрозы, и толпа еще теснее обступила его. Отрезанный от всякой помощи, он каждую минуту мог ожидать всего самого худшего.
В этот момент издалека донеслись крики, возгласы, восторженные приветствия; можно было даже разобрать крики «Ура!», которые все росли и приближались. «Ура, Рунек! Ура, Эгберт Рунек!» – слышалось со всех сторон, и тесно сплотившаяся толпа расступилась, давая дорогу быстро подходившему инженеру.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, он остановился возле Дернбурга с таким видом, который явно говорил, что он решил или выстоять вместе с ним, или погибнуть. Он бросил на Ландсфельда угрожающий взгляд, но тот ответил лишь насмешливым пожатием плеч.
– Ты здесь, мой милый? – пробормотал он. – Ну, если тебе самому угодно сломать себе шею, то мне незачем и стараться помочь в этом.
Рунек быстро окинул взглядом толпу и, оценив всю опасность положения, ухватился за единственное средство, которое еще могло помочь.
– По домам! – крикнул он рабочим, которые держали в осаде здание дирекции. – Разве вы не видите, что господин Дернбург хочет пройти к своим подчиненным? Я проведу его, дайте дорогу!
Пораженные и озадаченные рабочие повиновались и начали отступать; место перед домом мало-помалу освобождалось. Если Дернбургу удастся пройти к своим служащим, опасность устранится и все окончится миром, но это не входило в планы Ландсфельда, и он снова вмешался.
– Что это значит? – резко крикнул он. – Наш депутат идет против нас на стороне враждебной партии? Сюда, Рунек! Твое место среди нас, твой долг отстаивать нас! Или ты намерен изменить нам?
Слово «изменить» сразу оказало действие: послышался грозный, глухой рокот толпы.
– Вы сами изменники и негодяи, если нападаете на человека, который делал для вас все, что только мог! – крикнул Рунек. – Прочь! Первый, кто прикоснется к нему, будет иметь дело со мной!
Он был в такой ярости и так страшен, что все, кроме Ландсфельда, попятились.
– Не испробуешь ли ты своих сил на мне? – крикнул последний, бросаясь вперед к Дернбургу, но в то же мгновение с громким криком, обливаясь кровью, упал на землю, пораженный тяжелым кулаком Рунека.
Все это произошло мгновенно и вызвало взрыв страстей раздраженной толпы. Фальнер и его сообщники с диким воплем кинулись на Рунека, который бросился к Дернбургу и заслонил его собой; богатырская сила давала ему возможность в течение нескольких минут выдерживать натиск, но исход такой неравной борьбы нетрудно было предвидеть. Вдруг в высоко поднятой руке Фальнера сверкнул нож, последовал сильный удар – и Эгберт упал.
Толпа оцепенела от ужаса, чудовищный поступок разом отрезвил ее, даже Фальнер застыл, испуганный содеянным, крики стихли. Бледный, с крепко сжатыми губами Дернбург медленно нагнулся и приподнял бесчувственного Рунека, никто ему не мешал.
Между тем, когда место перед домом несколько освободилось, служащие возобновили попытку протиснуться к хозяину; это удалось им лишь отчасти, но во время кровавой развязки они были уже поблизости. Доктор Гагенбах сумел воспользоваться обстоятельствами.
– Дорогу врачу! – крикнул он, протискиваясь вперед. – Пропустите меня!
Это помогло, в толпе образовался узенький проход, и через несколько минут служащие окружили Дернбурга. Но он, забыв о своей безопасности, стоял на коленях возле Эгберта, поддерживая его голову, а когда доктор склонился, чтобы осмотреть рану, спросил тихим голосом, в котором слышался страх:
– Смертельно?
– Очень тяжело, – громко и серьезно ответил Гагенбах. – Надо сию же минуту перенести его.
– Ко мне! – сказал Дернбург.
– Да, это лучше всего. – Доктор быстро наложил повязку и повернулся к Ландсфельду, чтобы осмотреть и его. – Никакой опасности! – крикнул он окружающим. – Он просто оглушен ударом. Отнесите его в дом, и он скоро придет в себя, а в моей помощи нет надобности. Вот Рунек – тот тяжело ранен.
Его вид показывал, что он считает весьма возможным смертельный исход, и это решило дело: рабочие взволнованно заговорили, а когда Рунека подняли и понесли, толпа уже была настроена по-другому. Рабочие смотрели на своего депутата, которого выбрали назло хозяину. Залитый кровью, безжизненный, Рунек лежал на руках служащих, несших его, а их старый хозяин шел рядом, держа его за руку. Все молча отступали, пропуская печальную процессию, не слышалось ни слова, ни звука, тысячную толпу охватило могильное молчание.
Глава 26
Тем временем в господском доме со страхом ждали исхода беспорядков, с заводов отчетливо доносились крики. Майя была еще в парке, когда ее отец был уже среди рабочих, а потому не могла переговорить с ним. Она пошла к Цецилии с намерением излить ей все, что накопилось у нее на сердце, но нашла ее в таком безумном страхе и волнении, что разговор оказался невозможным.
– Оставь меня, Майя! – с отчаянием сказала ей молодая женщина. – Оставь меня хоть на время! Позднее я выслушаю все, отвечу на все вопросы, но теперь я не могу думать ни о чем, кроме опасности, которой он подвергается!
Она выбежала на террасу, с которой можно было видеть заводы. У бедной Майи стало еще тяжелее на сердце. «Опасность, которой он подвергается!» Ведь это могло быть сказано только о ее отце, которого Цецилия так полюбила. Неужели ему серьезно грозит опасность со стороны его рабочих?
