Два дня спустя Оскар застал своего дядю внимательно изучающим входную дверь. В чем дело? Тио указал на дверь, а затем на противоположную бетонную стену прихожей. Похоже, кто-то стрелял по нашему дому. Рудольфо был в ярости. Гребаные доминиканцы. Небось по всему кварталу очередью прошлись. Нам повезло, что живы остались.
Мать поковыряла пальцем дырку от пули. Я не считаю это везением.
Я тоже, сказала Ла Инка, глядя в упор на Оскара.
На секунду Оскар ощутил странное подергивание в затылке, которое кое-кто называет инстинктом, но вместо того, чтобы замереть и вникнуть, он сказал: наверное, мы ничего не слышали из-за наших кондиционеров – и потопал к Ивон. Они собирались в старый город в тот день.
Оскар получает все и сразу
В середине августа Оскар наконец встретился с капитаном. И тогда же сподобился первого в своей жизни поцелуя. Так что можно сказать, этот день изменил его жизнь.
Ивон опять набралась и отключилась (после того как выдала пространную речь о том, что они должны предоставить друг другу больше «пространства»; Оскар слушал, опустив голову и думая про себя, зачем же она тогда не выпускает его руки из своей в течение всего ужина). Было очень поздно; Оскар, как обычно в таких ситуациях, следовал за Клайвзом на «патфайндере», когда на дороге возникли копы; Клайвза они пропустили, но Оскара остановили и попросили, не забывая о «пожалуйста», выйти из машины. Это не мой автомобиль, объяснил он, оставаясь за рулем, ее, – и показал на спящую Ивон. Понятно, но не могли бы вы на минутку съехать на обочину. Он подчинился, слегка встревожившись, и в этот момент Ивон села и уставилась на него своими светящимися глазами.
– Знаешь, чего я хочу, Оскар?
– Я Оскар, – сказал он, опасаясь продолжения.
– Я хочу, – сказала она, изготавливаясь, – тебя поцеловать.
Не успел он и звука проронить, как она набросилась на него.
Первое в жизни ощущение женского тела, прижимающегося к твоему, – кто способен забыть такое? И первый настоящий поцелуй… хотя, если честно, я позабыл и то и другое, но Оскар не забудет никогда.
На миг он оторопел. Вот оно, неужели, реальное оно! Ее губы, пухлые и податливые, ее язык, шарящий у него во рту. А потом вокруг них вспыхнул свет и он подумал: я перехожу в иное измерение! Сверши-и-и-лось! Но быстро сообразил, что это двое копов в штатском, те, что их остановили, – оба выглядели так, будто выросли на планете с мощным гравитационным полем, и мы, простоты ради, назовем их именами из комиксов про зомби: Соломон Ханжа и Горилла Пачкун – светили фонариками внутрь машины. И кто стоял за ними, наблюдая за происходящим в «патфайндере» взглядом закоренелого убийцы? Капитан, разумеется. Бойфренд Ивон!
Ханжа и Пачкун вытолкнули Оскара из машины. Вцепилась ли Ивон в него обеими руками, пытаясь удержать? Возмутилась ли она грубым вмешательством в их увеселительную прогулку? Конечно, нет. Землячка просто снова отрубилась.
Капитан. Худощавый, лет сорока с небольшим, белолицый кучерявый полукровка на фоне сверкающего красного джипа, прилично одетый, в легких брюках и белой накрахмаленной рубашке, застегнутой на все пуговицы, ботинки блестят, как панцири скарабеев. Один из тех рослых, наглых, вызывающе смазливых парней, рядом с которыми очень многие в этом мире чувствуют себя неполноценными. А также один из тех очень плохих людей, кому даже постмодернизм не способен найти оправдание. При Трухильято он был еще мал, и вкусить реальной власти ему не довелось, свои первые лычки он заработал лишь во время североамериканского вторжения. Как и мой отец, он поддерживал штатовских захватчиков, а поскольку был методичен и не обнаруживал ни на намека на милосердие к левакам, он поднялся – нет, катапультировал – в первые ряды военной полиции. При Демоне Балагуэре ему хватало работы. Отстреливал профсоюзных деятелей, целясь с заднего сиденья автомобиля. Сжигал дома организаторов протестов. Разбивал людям лица монтировкой. Двенадцать Балагуэровых лет для таких, как он, были славным временем. В 1974-м он держал голову пожилой женщины под водой, пока та не умерла (она агитировала крестьян в Сан-Хуане потребовать прав на землю); в 1977-м он изобразил мазелтов, раздавив стекло на горле пятнадцатилетнего мальчика каблуком своего «флорсхайма» (еще один смутьян из коммунистов, туда ему и дорога). Я хорошо знаю этого парня. Его родня живет в Квинсе, и на каждое Рождество он привозит им «Черного Джонни Уокера». Друзья зовут его Фито, и в юности он хотел стать юристом, но клубы, телки, выпивка вытеснили юриспруденцию из его головы.
Значит, вы из Нью-Йорка. Глянув в глаза капитану, Оскар сразу понял, что крупно вляпался. У капитана, знаете ли, были близко посаженные глаза, голубые и страшные. (Глаза Ли Ван Клифа![108]Такие только в кино бывают у «плохих парней».) Если бы не твердость его сфинктера, обед, ужин, а заодно и завтрак вылились бы из Оскара в один момент.
– Я ничего не нарушил, – промямлил Оскар. – Потом выпалил: – Я американский гражданин.
Капитан отмахнулся от комара:
– Я тоже американский гражданин. Натурализовался в городе Буффало, штат Нью-Йорк.
– А я купил гражданство в Майами, – встрял Горилла Пачкун.
– А я нет, – пожаловался Соломон Ханжа, – у меня только вид на жительство.
– Пожалуйста, вы должны мне поверить, я ничего не нарушил.
Капитан улыбнулся. Даже зубы у сукина сына были как у обитателя первого мира.