Говорят, что в конторе автобусной компании у центральной автостанции каждый день раздают свежие зонтики. Человек, к примеру, входит и говорит:
— Я потерял зонтик в девяносто четвертом автобусе.
Девяносто четвертый — очень загруженный маршрут.
— Этот? — спрашивает служащий.
— Это гадость какая-то. Посмотрите что-нибудь поновее.
— Эй, господин!
«Король фалафеля» приветливо машет мне из-за своей стойки. Тысяча чертей! У буфета стоят, как брат и сестра, два моих забытых зонтика… Один — этой скотины из «Калифорнии», а второй — моей вдовы…
Три. Итак, всего три.
В очереди на автобус я не поднимал глаз ни на секунду. В моей правой руке гармонично торчали три зонта, один — черный, второй — синий, третий — зеленый. Хоть бы дождь шел… Так нет же, как назло, было безоблачно, легкий юго-западный ветер.
Я делаю из трех зонтов пакет, дабы придать этому некоторый коммерческий характер, вроде бы я агент по продаже, или ремонтирую зонты, или коллекционер, везущий свои экспонаты на выставку, но разве евреев обманешь? Несколько сволочей уже показывают в мою сторону, перешептываясь с примитивными ухмылками. И это — нынешняя молодежь?
В автобусе я забился в угол, чтоб меня не накрыли с тремя зонтами. Слава Богу, никакой реакции. Вроде бы пронесло. Я осмеливаюсь потихоньку поднять голову. И вот… напротив меня… напротив…
Мамочка!
Та самая толстуха. Та самая полная женщина сидит прямо напротив. Она смотрит на мои зонты стеклянным взглядом и истошно вопит:
— У тебя был удачный день, а?
И уже объясняет соседям, как накрыла меня сегодня днем. «Он просто хватает зонты и убегает с ними. Тридцать лет назад таких типчиков в стране не было. Молодой, здоровый, прилично одетый — зонты ворует. Так он себе зарабатывает. Стыд и позор!»
Все взгляды устремились на меня.
— Полицейского, вызвать полицейского! — кричал кто-то.
Я привлек внимание всех зрителей, но мне, как ни странно, никогда не нравились публичные представления. На первой же остановке я бросился вон из автобуса, расталкивая пассажиров, и сразу же попал под ливень. Тогда я встал с тротуара, воздел обе руки к жестоким небесам с немым обвинением…
Обе руки?
Господи, три зонта, вечная им память…
Я стою под проливным дождем с закрытыми глазами, как библейский Иов, и не двигаюсь с места. Вода затекает мне за рубашку, течет по всему телу, очищая мою скорбящую душу.
Здесь я буду стоять и не уйду. И пусть потоп, и пусть конец придет всякой плоти на земле, я не сдвинусь отсюда до весны.
Памяти навязчивого воспитанияВ эти дни черт его знает почему, может, под влиянием кризиса образования или выборов президента США, я вдруг вспомнил период своего счастливого детства. В те далекие дни, если память мне не изменяет, у меня не было никаких проблем, кроме того, что я был ужасно худым. Согласно собранным мною свидетельским показаниям, в те далекие дни ускоренного роста я был настолько тощим, что, по выражению моего деда, должен был войти в дверь дважды, чтобы попасть внутрь. К тому же на том этапе развития медицинской науки все уполномоченные родители хорошо знали от одетых в черное семейных врачей, что только полные люди по-настоящему здоровы, ибо у них есть резервы жира и холестерола против всех болезней. Поэтому нечего удивляться, что члены нашей разветвленной семьи каждое утро предупреждали меня: если я не начну есть хлеб с маслом в товарных количествах, то у меня не будут расти усы и меня не возьмут в непобедимую венгерскую армию. С этими двумя фактами жизни я, судя по моему личному ощущению, готов был смириться без всяких возражений.
Но главной проблемой был, разумеется, шпинат.
В те годы это было чем-то вроде доброй еврейской традиции — дети должны ненавидеть шпинат. Можно говорить о своего рода джентльменском соглашении — потомки ненавидели шпинат всей душой, а предкам это давало повод для испытания силовых методов воспитания. В моем особом случае существовали два отягчающих фактора:
1. Я был очень худым.
2. Я любил шпинат пламенной любовью.
Никто не знает, как возникло это удивительное пристрастие. Возможно, я не особо отдавал себе отчет в правилах семейной игры, но, скорее всего, во всем был виноват сам шпинат, поскольку он сразу пришелся мне по вкусу.
Эта проблема чрезвычайно заботила моих родителей — все остальные дети умели ненавидеть шпинат как положено, и только их вконец опустившийся ребенок оказался не таким, как другие. Поэтому когда в конце обычной трапезы я просил у мамочки добавки этой зеленой зелени, она просто теряла самообладание.
— Я тебе дам еще, — соглашалась она, — и не дай Бог, если ты не съешь все до конца, — получишь по попе!
— Конечно, — отвечал я наивно, — я просто с ума схожу по шпинату.
— Только очень плохие дети не едят шпинат, — объясняла мать, — шпинат — это хорошо, в нем много-много разных витаминов. Это неправда, что у него плохой вкус…
— Но я — очень — люблю — шпинат…
— Шпинат надо есть, даже когда не любишь. Хорошие дети должны есть шпинат, и я больше ничего не хочу слышать на эту тему!
— А почему заставляют есть шпинат, мама?
— Иначе будешь стоять в углу, пока папа не придет! И будет тебе ну-ну-ну! Будь хороший мальчик и ешь шпинат! Ешь, кому говорят!
— Не хочу!..
Цель достигнута.
Когда отец возвращался с работы, мать жаловалась ему со сдавленным плачем:
— Он осмеливается так разговаривать со мной только потому, что ты его балуешь.
Отец строго наказывал меня, и в конце концов все в доме пошло как надо — я стал ненавидеть шпинат, как ни один шпинат в мире, к общему удовлетворению родителей.
И вот тогда наступило время настоящего испытания: ребенок начнет есть шпинат или здесь будет моя могила! Родители предприняли внутренние консультации в совете дедушек и обсудили имеющиеся в их распоряжении воспитательные средства, то есть полицейского, пугало и «альте захен» — скупщика старых вещей.
Выбор пал на последний вариант из-за его жуткого названия.
— Ты снова оставил шпинат на тарелке? — говорила мать. — Вот придет альте захен и заберет тебя!
— Куда?
— В свою пещеру и закроет тебя в железной клетке…
Я быстро доедал шпинат. Выбора у меня не было. И вот через несколько недель, по окончании моей ежедневной борьбы с проклятым по всему меню шпинатом, снизу вдруг послышались крики старика с тележкой:
— Альте захен! Альте захен!
Ложка выпала из моей руки, глаза обратились горе, и я со сдавленными стонами полез под стол. Разумеется, вместе с тарелкой шпината, которую бабушка тут же спустила мне в укрытие. Родители продали старьевщику две тумбочки на выгодных условиях — чтобы он приходил всегда в обеденные часы.
