Хилари. Боже мой! А ты мне об этом не сказал, Филипп!
Филипп(уставившись в засветившийся экран телевизора). Ну, сидел всего несколько часов. Я собирался тебе об этом написать, но… это было связано с другими вещами.
Хилари. А-а-а…
На экране — кадры боевика. Филипп переключает каналы, пока не находит репортаж о Марше из Плотина.
Филипп.Вот! (Делает погромче. Звук: Пение, возгласы, оркестровая музыка и т.д.)
Входит Моррис с мороженым и освежающими напитками.
Моррис. Что это?
Дезире.Большой марш в Плотине.
Моррис.Кроме шуток?
Голос диктора.Пожалуй, теперь мы можем сказать, что Большой марш завершится мирно…
Моррисс интересом поглядывает на телевизор и разливает напитки. Крупно: Телевизионный экран. Мы видим колонну демонстрантов, проходящих мимо огороженного забором Сада. В Плотине теплое солнечное утро. У толпы праздничный и оживленный вид. Демонстранты несут знамена, флажки, цветы и куски дерна. За оградой солдаты Национальной гвардии стоят по команде «вольно».
Камера дает крупным планом разные группы демонстрантов. Мы видим грузовики с рок-группами и танцовщицами без верха, людей, резвящихся под струями воды из пожарных шлангов, идущих рука об руку и т.д. В толпе мы видим знакомые лица. Показ сопровождается голосом диктора и репликами Морриса, Филиппа, Хилари и Дезире.
Голос диктора.Люди боялись, что на улицах Плотина сегодня прольется кровь, но пока мы видим, что демонстранты настроены благодушно… Вместо камней они кидают цветы… они вплетают цветы в сетку ограды… они укладывают дерн вдоль тротуаров. Вот как они выражают свое мнение.
Филипп.Смотрите, а вон Чарлз Бун! И Мелани!
Моррис.Мелани? Где?
Дезире.Рядом с парнем, у которого рука в гипсе.
Хилари.Хорошенькая.
Голос диктора.Пока никто не пытался перелезть через забор. Гвардейцы, как вы видите, стоят по команде «вольно». Некоторые из них приветливо машут демонстрантам.
Филипп.А вот Вайли Смит! Помнишь, Хилари, я тебе о нем писал? В углу экрана, в бейсбольной кепке. Он ходил ко мне на семинар. Так и не написал ни единого слова.
Голос диктора.Шериф О'Кини и его молодчики, которых студенты прозвали «паршивцы в синем», стараются держатся от глаз людских подальше…
Дезире.Эй, посмотрите-ка на этих танцовщиц без верха!
Филипп.Да это же Кэрол и Дидри!
Дезире.Кажется, да!
Голос диктора.Целых полчаса мы наблюдаем Марш демонстрантов, а я все еще не вижу конца колонны.
Филипп.А вот Ковбой и Военная Униформа! Похоже, весь Плотин вышел на улицы!
Голос диктора.Мне кажется, то, что мы видим, говорит само за себя.
Хилари(задумчиво). Глядя на тебя, Филипп, сразу скажешь, что ты был бы сейчас не прочь оказаться в Плотине.
Дезире. Так оно и есть.
Филипп.Да нет, не совсем.
Филиппприглушает звук телевизора, оставляя картинку. Камера отъезжает, и в кадре появляются все четверо, сидящие у телевизора со стаканами в руках.
Филипп.«Тут старым нет пристанища…»[25]
Моррис.Да будет тебе, Филипп, еще не вечер.
Филипп.Нет, среди них я буду чужаком.
Дезире.Это почему же?
Филипп.Эта молодежь (показывая на экран) действительно болеет душой за Сад. Для них это что-то вроде любовной связи. Возьмите хотя бы Чарлза Буна и Мелани. Я бы уж точно не стал так переживать из-за общественных дел. Даже если иногда мне бы этого хотелось. Для меня, если уж честно, политика всегда на заднем плане; это новости, это чуть ли не развлечение. То, что можно включить или выключить, как телевизор. А что меня на самом деле беспокоит, от чего я никак не могу отключиться, это (вздыхает) секс, или смерть, или лысеющий затылок. Интимные вещи. Мы, наше поколение, как-то обособлены, не так ли? Мы проводим четкую границу между жизнью частной и общественной; и то, что для нас важно, что делает нас счастливыми или несчастными, это наш личный мир. Любовь — дело сугубо частное. Собственность — частная. То, что ниже пояса, — интимная сфера. Вот почему молодые радикалы призывают к совокуплению на улицах. Это не просто дешевая шокирующая тактика. Это серьезный революционный лозунг. Слышали песню «Биттлз» «Займемся-ка этим на улице»?..
Дезире. Все это бред сивой кобылы.
Филипп. А?
Дезире. Полный вздор, Филипп. Это тебе нелегальная пресса голову заморочила. Начитался «Эйфория таймс». И, случись революция, кого начнут трахать на улицах, скажи на милость?
Филипп. Кого?
Дезире. Естественно, женщин, хотят они того или нет. Если хочешь знать, каждую ночь в Саду насилуют девушек, только газете «Эйфория таймс» неизвестно слово «изнасилование», поэтому никто об этом и не знает. Любая девушка, которая приходит в Сад ради общего дела, попадает в эту ловушку. И если она не дает, ее обвиняют в буржуазности и в чопорности, а если она идет жаловаться в полицию, там ей говорят, что она имеет то, что заслуживает. А те девушки, которых не трахают против их воли, гнут спину на кухне или возятся с детьми, в то время как мужики собираются компанией и базарят о политике. И ты называешь это революцией? Не надо меня смешить.
Хилари. Правильно! Правильно!
Филипп. Возможно, ты и права, Дезире. Я только хочу сказать, что разрыв между поколениями действительно существует, и все вращается вокруг соотношения общественного и частного. Наше поколение подписалось поя старой либеральной доктриной неприкосновенности личности. Это и составляет великую традицию литературы реализма, и все романы пишутся только об этом. Частная жизнь — на авансцене, а история — это отдаленные раскаты орудийных выстрелов где-то за сценой. А у Джейн Остен даже и выстрелов не слышно. Роман умирает, и мы умираем вместе с ним. Поэтому неудивительно, что я ничего не добился от студентов на своем семинаре по мастерству романной прозы в Эйфорийском университете. Это неподходящее средство для описания их жизненного опыта. У этих детей (показывая на экран) место действия — фильм, а не роман.
Моррис. Да будет тебе, Филипп! Это ты Карла Крупа наслушался.
Филипп. А он говорит толковые вещи.
