Я шла за этой песенкой, вверх по крутому склону.
Кое-где попадались сырые участки — ручейки, стекающие из прудов, либо ключи, — но те, кто устраивал эту тропу проложили там мостки, так что можно пройти, не увязая в грязи. Длина у мостков разная, от десяти до двадцати футов. Иной раз доски грязные и скользкие, а стало быть, довольно коварные. Так что ходить по ним нужно медленно, осторожно.
Я как раз шла по таким весьма длинным мосткам, когда интуитивно почувствовала, что здесь есть кто-то еще.
В лесу наши древние инстинкты вырываются на свободу. В больших городах что-то их глушит, но в лесах, на природе оно теряет власть. Мы снова обретаем способность пользоваться той частью нервной системы, которая реагирует на хруст веточек и шорох листьев.
Не знаю точно, что я услышала, но насторожил меня какой-то звук. Может, шелест или шепот выше по холму?
Я продолжила путь таким манером, как будто рядом находились дикие животные, — неторопливо, спокойно, словно вглядываясь в нижние ветви деревьев. Делай свое дело, но без спешки; ни в коем случае не смотри им в глаза. Шуми, напевай, но песен не пой. Этому меня научила Мег, она же научила меня плавать, и ходить на длинные дистанции, и не бояться собственного пола — давным-давно, в детстве.
В желудке началась революция — спазмы, жжение. Я героически старалась держаться непринужденно, но эти усилия дорого мне обходились. Тем не менее я продолжала взбираться вверх по склону, который мало-помалу выравнивался и все гуще обрастал деревьями да кустами. Теперь я была совершенно уверена, что за мной наблюдают, и даже приметила легкое движение с правой стороны.
Потом я уловила кое-что еще, на сей раз слева: брошенный камень упал и покатился по листьям.
Сделать вид, будто ничего не было, я не могла. Незачем выставлять себя полной дурой. Честный нарушитель бросился бы наутек, но я решила быть не нарушителем, а местной жительницей.
Остановилась, глянула вверх по склону, козырьком приставила руку к глазам и громко осведомилась:
— Что за слепой болван бросается камнями?
Ответа не последовало.
Однако в зарослях явно возникло движение. Кто-то сделал один, два, три, четыре шага сквозь кусты.
— На днях один из ваших стрелял в моего друга, — сказала я, ловко сдобрив правду вымыслом. — Не мешает побеседовать с вашим начальством.
Молчание.
— Я просто ходила к морю. И только. Знаю, делать этого не стоило, но, черт побери, я здесь в гостях и имею право!
Подействовало.
Мужчина и женщина — оба с оружием, с такими забавными маленькими штуковинами, похожими на металлические вешалки, — вышли из укрытия.
— Вы из какого коттеджа? — спросила женщина.
— Из «Рамсгейта».
— Идемте со мной. Я вас провожу, — сказала она.
Ну вот. Теперь моя персона, а может, и жизнь в руках Мерси. Я молила Бога и святую Терезу, чтобы она не отреклась от меня.
...
139. Когда мы подошли к подъездной дорожке «Рамсгейта», каменные бараны, охраняющие ворота, были влажными от росы, а поскольку Ларсоновский Мыс густо зарос деревьями, то, простояв многие годы в тени, оба живописно покрылись мхом. Вообще они выглядели вполне дружелюбно — один лежал, второй смотрел куда-то вбок, через плечо. Ни тот, ни другой словно и не пытались отпугнуть потенциального нарушителя. Отец Мерси, человек хитроумный, поставил их тут с тонким намеком: Входящие, оставьте осторожность. И недруги его в большинстве так и поступали.
Сами железные ворота, украшенные двумя «М», были открыты, в конце длинной узкой дорожки виднелся манхаймовский коттедж — серое каменное здание, серые шершавые стены, окна со свинцовыми переплетами, несколько фронтонов, несколько дымовых труб, одна из которых дымилась в чистом и прохладном утреннем воздухе. Запах горящих кедровых поленьев чувствовался и здесь, но был мягким, приятным.
Мои конвоиры — небрежно помахивая оружием, которое по-прежнему сжимали в крепких, мускулистых руках, — не говорили ни слова, будто иностранцы. Точь-в-точь как вчера вечером в «Пайн-пойнт-инне». Мы шли так, будто наша задача — просто дойти до цели. Я не чувствовала себя арестанткой, хотя, конечно, знала, что нахожусь под арестом и останусь под арестом, пока мы все трое не предстанем перед Мерседес.
В душе я молила Бога, чтобы в этот ранний час Мерси была уже на ногах и будить ее не пришлось. Когда человек, толком не проснувшись, сталкивается с хлопотной ситуацией, он может и вспылить. А мне это ни к чему.
Дойдя до конца окаймленной деревьями дорожки, мы очутились в небольшом дворике, способном одновременно вместить максимум два-три автомобиля. По одну сторону располагались гаражи, наглухо закрытые. Машин не видно. Прислуги тоже. Обнадеживал меня только дым, курившийся из трубы.
Агентесса (язык не поворачивается называть эту мужеподобную особу с пушкой — девушкой или женщиной) шагнула к двери и дернула цепочку звонка.
Наступила напряженная, гнетущая тишина. Пожалуйста, молила я, будь дома!
Второй агент (мужчина), стоя у меня за спиной, кашлянул. Я обернулась и заметила, как он кивнул на деревья. Но там никого не было. Во всяком случае, я никого не увидела.
В передней послышались шаги, дверь открылась, и мы увидели горничную-филиппинку в форменном платье, темные, выразительные ее глаза тотчас внушали доверие. Одна загвоздка — меня эти глаза никогда раньше не видали. И имени ее я не знала. Знала только, что как «здешняя гостья» должна с нею поздороваться.
— У вас дело? — спросила она по-английски, с очаровательным акцентом. Потом обратилась ко мне: — Buenos días, señorita[41].
Я стояла с открытым ртом, но, к счастью, не забыла, что открытый рот легко (по крайней мере теоретически) превратить в широкую улыбку.
— Имельда!.. — Голос Мерси донесся из темноты в дальнем конце передней. — Я слышала звонок.
Имельда посторонилась.
Мы вошли.
В озерце солнечного света — первые лучи только-только успели проникнуть в окна — появилась Мерседес, посмотрела на меня словно бы с облегчением. На ней был халат от Валентино, разумеется серый.
— Опаздываешь, — сказала она. — Я села завтракать без тебя, и к тому времени, когда ты наконец усядешься за стол, яичница совсем остынет.
— Извини. Застряла, по милости береговых птиц.
Имельда закрыла дверь и направилась на кухню.
Я поставила фотокофр и сумку на стул. Горло у меня перехватило, во рту пересохло, сердце громко стучало.
