— Чо ты шныки вылупила? Сейчас твои чи-чи на телевизор разорву!
Тут к Тиллиму подошел почтенный литератор, отделившийся от группы творческой интеллигенции, без которой не обходится ни одна крупная презентация. Заикаясь от возмущения, он обратился к хулигану:
— П-па-азвольте, вы что это себе п-пазволяете? Что все это значит? К-как вы обращаетесь с женщиной, как вы в-в-а-абще ведете себя в приличном обществе? Сейчас оставьте даму в п-пакое! Вы забылись, м-молодой человек, вы отвечаете за свои поступки?
Тиллим схватил писателя за плечи, надеясь, что наконец-то мозг очистится от заполонившей его грязи и ей на смену придет пристойная книжная мудрость, но шишка заболела еще сильнее, и язык Тиллима стал развивать прежнюю тему:
— Что-о? Уткнись, овца! Отвечают в другом месте, и тебе слова не давали.
— Но ведь так нельзя! — завопил литератор, решивший, что сейчас подвергнется физическому насилию. И он не ошибся: тарелка с салатом в один миг оказалась на голове у интеллигента.
Возмущению публики не было предела, слышались вопли негодования, кое-кто уже улепетывал из здания. Особенно активно возмущалась та часть присутствовавших, у которой Папалексиев вызывал антипатию с самого начала его скандального выступления на презентации:
— Да он же напился! Этого нельзя терпеть! Угомоните же его кто-нибудь! Вызовите милицию, в конце концов! Нахал! Думает, сорвал аплодисменты, так ему теперь все можно!
Однако Тиллим, не обращая внимания ни на какие призывы к порядку, продолжал разбираться с Авдотьей:
— Ну что, коза, развел я тебя на базар? За лоха меня принимала? Бабки с меня захотела снять? Я-то тебя обломаю. — И замахнулся на нее.
Она отскочила в сторону, взывая о помощи, но Папалексиев не унимался:
— Стоять! Я сказал стоять, шкура дешевая!
В адрес дамы сердца посыпались заборные эпитеты, и со слезами на глазах она выскочила из бара. Папалексиев, будто вспомнив что-то забавное, внезапно расхохотался. Залпом выпил рюмку водки, не закусив, сел на стул в центре зала и принялся размышлять вслух, на публику:
— Главное в женщине, когда она вовремя уходит. Что, не нравится? Червив? Да вы все здесь не по понятиям живете!
Тут какой-то смельчак охранник, которому откровения Тиллима пришлись не по вкусу, обратился к нему:
— Эй ты, пацан! Пойдем выйдем!
Разошедшийся Папалексиев сорвался с места и уверенным, быстрым шагом направился к выходу из зала, увлекая за собой охранника:
— Пошли! Меня пацаном называть! Я с тобой сидел, что ли? Ты, оттопырыш! Да ты в курсе, кто я такой? Я тя щас расписарю, сявку!
Молодой охранник понял, что погорячился, но, покраснев, все же произнес:
— Тише. В приличном заведении себя так не ведут.
— Это приличное заведение?! — шпарил Тиллим, прогоняя напуганного парня через вестибюль. — Это фуфло! Понял, фраерок? В приличном заведении барыги со шмарами за одним столом с такими уважаемыми людьми, как я, не куражатся!
Уже на улице на помощь растерявшемуся сослуживцу пришли несколько опытных охранников. Бушевавшего Тиллима попытались вежливо препроводить подальше от заведения, но справиться с ним оказалось непросто.
— Руки! — с презрением бросил он. — Вы чьи будете? А?
В это же время в соседнем телефонном автомате оскорбленный до глубины души литератор торопливо вещал в трубку: «В центре фирменной торговли „Глобус“ творится сущее безобразие. Здесь, по-моему, съезд воров в законе. Мне кажется, делят сферу влияния. Почтенные люди оказались заложниками бандитов и уже подвергаются насилию. Да-да! Я же говорю: среди мирных граждан уже есть жертвы».
XXVII
Охранники упрямо наседали на Папалексиева, оттесняя его от входа в «Глобус». Тиллим встал на тротуаре, широко расставив ноги, и, угрожающе нахмурив брови, произнес:
— Ну что, отцы? Вижу, придется разбираться на другом уровне. Значит, лбами будем стукаться?!
Отцы молчали.
— Кто главный? — спросил он с видом большого авторитета на бандитской разборке.
Сбегали за главным. Могущественный друг Попадаловой онемел от удивления, узнав в крутом посетителе «беспонтового Папалексиева».
— Ну кто, кто тут у вас бугор? — куражился Папалексиев.
— Это у вас на зоне бугры, а у нас свой шеф, — недовольно пробурчал охранник посолиднее.
— Я директор этого комплекса. Что вам угодно? — выступил осмелевший Показуев, пользуясь прикрытием надежного телохранителя.
— А ты сдуйся, — бросил Тиллим верзиле-охраннику. — Я с ним разговариваю. — И, ткнув пальцем в Показуева, заявил: — Ты, что ли, главный? Откуда такой? Я тебя не знаю, ты для меня не авторитет!
— За все, что вы здесь натворили, ответите перед законом! — сказал Показуев срывающимся голосом.
— Перед кем отвечу? — изумился Папалексиев. — Да я в законе, понял? И ты для меня никто! И вид у тебя дешевый, и сам ты дешевка. Ша! Терки с тобой тереть не о чем.
Кругом воцарилась тишина, но вскоре она была нарушена четким командным голосом:
— Всем оставаться на своих местах!
Теперь все увидели, что площадь наполняется людьми в камуфляже и в масках. Поначалу Папалексиев с любопытством наблюдал за перемещением крепких ребят в униформе, и это действо его даже развлекало, но внезапно чьи-то неласковые руки стали обыскивать Тиллима, прижав к стене, из-за этого прикосновения у него перемешались все мысли, его сознание охватили проблемы, распространенные на территории с военным режимом.
— В карманах что?! Газовое, огнестрельное, холодное оружие есть?! — все тот же голос прогремел над самым ухом Папалексиева.
— Этот пустой, давай следующего, — сказал кому-то из своих омоновец, завершив обыск.
У Тиллима опять заныла шишка на лбу, и неожиданно для себя он выпалил:
— Хотите принять меня? Послушай, ментура, у тебя кто-нибудь отнимает твой хлеб? Да за меня со всех вас шкуру сдерут вместе с погонами!
Среди роя чужих бредовых мыслей пронеслась и своя, вполне резонная: «Господи, о чем это я?»
— О-о-о! У нас блатной! — заметил омоновец.
Внезапно Тиллим почувствовал, что ему выворачивают руку, в глазах у него помутилось, и, как обычно, захотелось крикнуть: «Коварство!» — но на этот раз резкая боль в руке перебила боль от шишек.
— Братки, вы наши или не наши? — вырвалось у Тиллима.
В ответ его сбили с ног, сильно ударив о землю, со словами:
— Лежи и не дергайся!
Такого поворота событий Папалексиев даже со своим воспаленным воображением предугадать не мог. Боли он уже не чувствовал никакой, потому что страх ее перебил. Лежа на асфальте лицом вниз среди множества таких же, как он, бедолаг, распластанных по всей площади, Тиллим потерял счет времени. В голове его был полный бардак. «Интересно, сколько нужно человеческих тел, чтобы замостить ими всю эту площадь? — фантазировал он. — А что, если людей в два слоя положить? Уйма народу понадобится». Поток сознания Тиллима тек в неизведанное, удаляясь от реальной действительности и насущных проблем сегодняшнего дня. Его вдруг заинтересовало доисторическое прошлое занимаемого им места. Тиллим вообразил себе, что когда-то здесь пасся одинокий мамонт, но наткнулся на первобытных охотников, а эти дикие папалексиевские предки, всегда голодные и жаждавшие крови, тут же его порешили. «Они, конечно же, сняли с него шкуру, обглодали до косточек, а бивни… Интересно, на что можно было выменять бивни мамонта? В общем, порешили беззащитное животное, а что, если и меня того… Нет, не должны. Тогда демократии не было, а теперь вон и Конституция, и Красная книга есть, и прокуратура на страже прав человека. Вот если бы тех охотников кто-нибудь наказывал, то мамонты бы сохранились и люди могли бы их приручить!»
