Вскоре Григорс побеждает в поединке ее воинственного ухажера, приходит к ней во дворец, проходит к ее трону, и тут Томас Манн пишет уже совсем однозначно:
Боже правый! Когда он так подошел к ней, он был похож на нее, ибо был похож на Вилигиса, своего отца, и, стало быть, как же он мог не походить на нее?
Через несколько лет, когда им откроется, что они мать и сын, нам станет ясно, что Сибилла не только заметила это сходство, но также поняла его причину. Она даже говорит своему сыну-мужу: «Я видела твое платье из тех тканей», — то есть я обязана была понять, что ты мой сын.
Он спросил:
— Где мой отец?
— Он погиб в покаянном странствии, твой сладчайший отец, — ответила она безжизненно. — В тебе я нашла его снова.
Это сходство, обозначившееся в прекрасной фразе, которую говорит Вилигис своей близняшке: «Я гляжу только на тебя, женская моя ипостась на земле», — может иметь место также между мужчиной и женщиной, которые не являются братом и сестрой или сыном и матерью, и с вашего разрешения я скажу здесь несколько личных слов. Со мной такого не произошло, и я, понятно, не желаю себе возлюбленной, похожей на меня, но эта тема мне близка, и я использовал ее в своих книгах. Моя жена, которая, к счастью, на меня непохожа, однажды выразила свое мнение по поводу того, что в моих книгах очень часто повторяется эта тема. Она, из большой тактичности, определила ее как «Wishful Writing»[177], и я, из большой осторожности, не стал с ней спорить.
В моем романе «Эсав» есть большое сходство между рассказчиком и Роми, его племянницей-возлюбленной, и, само собой, между ними и его матерью. Проще всего сказать, что перед нами случай, когда мужчина влюбляется в женщин, похожих на свою мать, и желательно даже вырастить бороду и произнести эти слова с венским акцентом, но я предпочитаю нарциссистский комплекс эдипову.
Рассказчик «Эсава», как намекает его прозвище, — рыжий и крупный мужчина. Свою племянницу он описывает так: «Светловолоса она и высока ростом, красива и широкоплеча». Но и остальные его возлюбленные, не относящиеся к его семье, тоже похожи на него — ростом, чертами лица и цветом волос.
И в «Как несколько дней» я писал о мужчине и женщине, похожих друг на друга, причем не связанных никаким родством. Это крестьянин Моше Рабинович и Тоня, его первая жена. Вот описание их первой встречи:
Однажды, однако, Моше прибыл по делам в Одессу, на рынок, где торговали зерном. И там, возле одного из греческих ресторанов на портовой улице, он увидел еврейскую девушку, которая была так похожа на него своим видом и движениями, как будто явилась прямиком из давних надежд его матери.
Моше понял, что видит свое женское отражение, ту прославленную женскую половину, что заключена в теле каждого мужчины и о которой все мечтают и толкуют, но увидеть удостаиваются лишь немногие, а потрогать — считанные единицы.
И спустя много лет скажет Номи Рабинович, их дочь: «Мужчины не ищут в своих женщинах мать или дочь […] сестру они ищут — сестру-двойняшку которая заключена в каждом из них. Такую родную, такую обнаженно-доступную — и недосягаемую».
Мои формулировки не так красивы, как «женская моя ипостась на земле» Томаса Манна, но идея та же. Именно сходство с той девушкой пробуждает любовь в сердце Моше:
Целый день он ходил за ней следом, гладил в воображении заплетенное золото ее волос и вдыхал воздух, через который прошло ее тело, а потом она заметила его, улыбнулась ему и села с ним на скамейку в общественном парке… Ты сестра мне, — сказал он ей с волнением, которое не вязалось с грубой тяжеловесностью его тела. — Ты моя сестра, которой у меня никогда не было.
К этому ощущению мужчины и женщины, которые так похожи, что их невозможно различить, я вернулся и в книге «В доме своем в пустыне…». Кто-то там пытается выяснить связь между Рыжей Тетей и ее братом Элиезером — брат ли они и сестра или же муж и жена, и получает правильный ответ, что они настоящие брат и сестра. Каменотес Авраам, любящий Рыжую Тетю, услышав это, говорит: «Хорошая новость».
— Что ты сказал, Авраам?
— Я сказал: «Хорошая новость».
— Почему?
— Потому что мужа и жену, которые так походят друг на друга, ни за что нельзя разлучить, — сказал Авраам. — Но если они только брат и сестра, может, мне удастся завоевать ее сердце.
Я хочу закончить описанием последней встречи героев «Избранника». Я уже рассказывал, что после долгого уединения Григорса на вершине скалы посреди озера его избирают Папой, и Сибилла, не зная, что он ее сын-муж, приходит к нему просить отпущения грехов. Они узнают друг друга, и интересно, что поначалу он обращается к ней со словом: «Мать!» Но потом он говорит ей: «Если все как следует взвесить, было бы лучше, если б я не был вашим сыном».
«Но кем же, дитя мое, доводимся мы друг другу?» — спрашивает Сибилла, которая все еще упорствует в своем желании называть его сыном.
И Григорий отвечает: «Братом и сестрой».
Мы вернулись, таким образом, к тому, с чего начали — к сестре, к возлюбленной, к истории греха и прощения.
Беседа третья
Гоголевская нимфа
Сегодня я хотел бы поговорить о некоторых секретах сочинительства. Вокруг предмета, именуемого «книгой», теснится множество людей: редакторы и издатели, корректоры и печатники, переплетчики и распространители, книготорговцы и критики, учителя и ученики, библиотекари и коллекционеры. Но только двое находятся в самом центре, в самом сердце литературы. Это читатель и писатель. Без этих двух книга как таковая вообще не существует, в полном смысле этого слова.
Хотя можно сказать, что писательство мыслимо и без чтения, тогда как чтение немыслимо без писательства, но это упрощенный взгляд. Дело обстоит сложнее. Даже если пишущий идет во главе, а читатель следует за ним, книга создается ими обоими. Сюжет, идеи, образы, герои — все это не успокаивается на достигнутом по завершении процесса написания книги. Книга воссоздается снова и снова с каждым ее читателем, и тысяча лиц и толкований, которые каждая новая тысяча читателей находит в ней, — убедительное тому доказательство.
Пользуясь терминами оптики, можно сказать, что книга, излучаемая памятью, душой и воображением писателя, преломляется в призме, которой является читатель. Одна память пробуждает другую, образ порождает ощущение, фраза переводится в картину, один жизненный опыт поверяется другим.
Книга, как правило, действует в той сфере жизненного опыта, которая является общей для всех читателей и одновременно разделяет их. Все мы, как известно, слепки нашего детского опыта, но, когда писатель описывает свое детство, это описание пробуждает у тысяч читателей воспоминания о тысячах иных детств. И точно так же все мы, в большинстве своем, знаем, что такое любовь (даже если затрудняемся дать ей определение), но та придуманная или реальная любовь, которую писатель пытается облечь в слова, читается в свете тысяч немых Любовей, в которых он не имеет ни доли, ни понимания.
