И кто-то прочапал по лужам вдоль стены со светящимися мандариновыми окнами. И лаяла собака за углом. На скамье сидел бомж и смотрел себе под ноги.
Шёл я, перебирал ногами.
Торопился.
Пришёл на вокзал, удивился: какие дешёвые розы. Самые дорогие — 50 рублей штука. А в 5-и (без пробок) минутах езды отсюда точно такие же розы продают в 2 раза дороже.
Ждал у стены, напротив выхода из метро. Невольно смотрел на проходящих женщин. Удивительные женщины. Несколько блядей видел — восхитился. Захотелось увести их к фонтанам.
Не надоело ещё рубить мясо?
В этом мире не найти покоя.
Где я? Кто я?
Лучше малиновый дождь, чем серозное счастье.
Добро пожаловать в гибнущий мир, расщеплённый на части.
Под флагами красными на улицу выйдем, уснём у башни взошедшего вымени. Лишними станем, поскольку без веры снами сметаем гранитные стены. Скромными станем. Но не устанем.
Не надоело ещё рубить мясо?
Но если… мясо не рубить, тогда к чему портреты эти? К чему гневливый воли зов, сверкание призрачных звёзд на букву «п»? Где ропот рабов, где откровения, где духовные подвиги? Всё это вошло в привычку.
Постепенно всё входит в привычку, даже жизнь.
Подсесть на жизнь — проще простого, а слезать обломаешься.
Ну, где там ваш поезд, мчащийся к счастью?
Туши за спиной раздвинулись, и вошёл Начальник Цеха, а с ним Гаврила, волочащий на цепи полутораметрового мутанта, напоминающего помесь крысы с гиеной.
Молча наблюдали, как Румбо подтащил на разделочный стол мясные колёса электровоза и несколькими точными ударами разрубил каждое звездообразно на 11 неравных кусков.
— Видишь? Пристроил его: теперь делом занят, — Начальник Цеха пощупал раздутую сибирской язвой голень, — а то по кладбищам, понимаешь, удумал шляться. В могилы к уважаемым гражданам запрыгивать.
— Да, — подмигнув, Гаврило уронил двух червей с подбородка, — беспонтовое это занятие — по чужим могилам шарить. Того гляди, заразу подхватишь.
Он отцепил поводок крысы-мутанта, и та, плотоядно пискнув, проворно скрылась в мясном тоннеле.
— Так а он и подцепил, — Начальник Цеха сковырнул головку чирья на шее, — он же теперя радиоактивный. Урановый мальчик на полста мегатонн.
— Вы что хотите этим сказать, уважаемые? — Румбо отложил топор и порылся рукой в мошонке, — я что, могу взорваться?
— Не только можешь, — зашевелил червём Гаврило, — но и взорвёшься. Это и есть твоя миссия: превентивного ядерного удара.
— Вот как… почему тогда не сразу? — приблизился к червиволицему Румбо, — к чему это мясо? К чему все испытания? В могиле твоей грёбаной, и в пустыне зачем пыль эту жрал? Бродил по кафелю? Нюхал ноги пьяной стюардессы?
— Затем, что сразу ничего никогда не выходит, милчеловек! — назидательно проколол иглой волдырь Начальник Цеха, — для начала развиться надобно-с… доказать свою, так сказать, профпригодность… пройти кой-какой жизненный университет…
— Жизненный?
— А кроме того, новичку такое ответственное поручение доверять рискованно. Тут всё естественным образом должно случиться: катаклизм должен специально вызреть. И тогда придёшь ты. И воссияет свет. Человек-водородная бомба.
— А если я не хочу?
— А если сам того не осознаёшь, что хочешь? С нами ничего не случается помимо нашего желания, Румбо. Наши желания — каждый наш шаг.
— Неужели желал я рубить мясо?..
— Не обязательно… но возжелал кое-чего такого, что без рубки мяса не может осуществиться. Так что бери в руки топор и продолжай своё славное дело. Мясникам в народе почёт.
Румбо послушно взял топор, а потом развернулся и с резким криком обрушил его Гавриле на голову. Раздался металлический стук, лезвие соскочило: черви облепляли стальную болванку.
Пихнул на него тушу, подскочил к НЦ — и с налёту ему справа под ухо.
Удар срубил челюсть и смял основание черепа.
Рванул на себя, выдирая лоскут сухожилий, кровь обдала фонтаном.
Рубанул еще сверху — прямо между запухших ячменями глаз.
НЦ осел, выронив папиросу.
Румбо поднял, затянулся.
Выпустил длинную струю дыма.
Сплюнул наполнившую рот влагу.
Приблизился, сонно очищая червей с лица, оглушенный ударом Гаврило.
— Кусь-кусь-кусь… — подзывал он гиенокрыса, чавкая безгубым ртом.
В груде мяса раздалось шипение.
Румбо попятился, щелчком посылая окурок в блеснувшую из-под червей сталь.
Но вот на стене — переключатель.
Прочь с дороги, гнилая репа!
Да здравствует новая эра совдепа!
— Ну хватить кривляться! — Кравподжузо метнула в брата жвачкой, — я через 15 минут выхожу, а ты как хочешь.
— Через 15 минут? Чё так скоро? — Зяблик развернулся перед зеркалом, зажав гениталии между бёдер — получился дамский лобок, — гляди, Джуза…
Сестра не оглянулась.
Она озабоченно рассматривала большой палец на своей левой ноге. Сбоку надулась мозоль: значит, от идеи обуть на дансинг новые туфли придётся отказаться. Остаются кроссовки. Они такие вонючие, но ничего: на дискач проканает.
Кравподжузо достала с полки кроссовки reebok, принялась зашнуровывать.
Зяблик повертел перед зеркалом ягодицами, пытаясь разглядеть анус:
— Пусть ещё подрастут телекомы!..
— Короче, Зяб, — она надела бюстгальтер, повертелась, снова сняла, — я хочу тебе сказать, что ты всегда очень долго копаешься. — надела футболку “braatstvo”, стала причёсываться, — я, баба, а уже почти одета. А ты ещё только косяки упаковал… нельзя же так. В жизни будешь всё время опаздывать — люди будут напрягаться — разложишься окончательно. Глаз да глаз за тобой…
— Лечить будешь? — Зяблик вяло мастурбировал перед зеркалом, — кол точить будешь?
— И не мечтай. Я тебя больше близко не подпущу… ишь, чего удумал: инцестом баловать. Воспользовался, так сказать, беспомощностью старшей сестры… — она коротко и бесшумно пукнула.
За окном стемнело. Накрапывал дождь.
Зяблик взял с полки книгу «Секс в III-ем рейхе» и стал изучать оглавление. Затем с интересом перелистал картинки. Положил книгу обратно, помял мошонку пальцами. Подошёл к зеркалу, посмотрел на свой язык и зрачки. Потянулся, разминая спину. Заголил головку пениса. Осмотрел ожоги на предплечии. Взял мобильный:
— Здоров… ну чё, ты идёшь?.. Какие басмачи? А, басмачи… хорош говна месить…
— Зяба, я готова, ты идёшь? — Кравподжузо заглянула в комнату, — ну, как знаешь… я пошла, слышь?
