— Ну вы и парочка, — вмешалась мисс Мак-Иленни.
Предупреждение Гарри, касавшееся малышки, возымело свое действие; правда, для Шарлотт тот факт, что ей теперь не давали брать на руки внучку, не был страшным или жестоким наказанием. Что же касалось связанного с этим предупреждением предсказания скорой смерти Шарлотт, Мак-Иленни не приняла его всерьез. Ее не интересовали умозаключения самодеятельных диагностов, поскольку даже к заключениям врачей она нередко относилась скептически. И потому, когда однажды утром мисс Мак вышла из спальни Шарлотт и сообщила, что хозяйка умерла, никто, кроме Гарри, не мог сказать ей: «Я же говорил вам». Смерть Шарлотт, вероятно, можно было бы описать словами некоего поэта: «И умерла она всего лишь от жажды жить»[24], — однако в гиббсвилльских газетах ее смерть описали по-иному: «Мирно умерла во сне».
По самой природе вещей со смертью родителей, так же как и с рождением детей, жизнь молодой супружеской пары и усложняется, и упрощается. Менее чем за два года умерли родители Джо и отец Эдит, и у Энн Чапин осталась только одна бабушка. Смерть отца сказалась на жизни Эдит поразительно ничтожно. Она не стала богаче: Картер Стоукс-старший оставил все состояние жене, — и эмоционально ее это тоже не опустошило. Что же касается новых обязательств, то Эдит переложила их на своего брата Картера, который, казалось, был просто создан для того, чтобы ухаживать за матерью-вдовой. Миссис Стоукс была занудной старухой — занудной еще до того, как состарилась, а когда состарилась, стала еще зануднее. Если к людям с репутацией злодеев или негодяев как следует приглядеться, то порой оказывается, что они вовсе не такие уж дурные. Но мнение окружающих о чьем-то занудстве почти никогда не подлежит пересмотру. В первом десятилетии двадцатого века слово «зануда» не было еще распространено в Соединенных Штатах Америки, поэтому миссис Стоукс не часто называли занудой, но ее приятели и знакомые прекрасно знали, что черты ее характера дают ей полное право на эту сомнительную репутацию. Она никогда не была по-настоящему больна, но никогда не была и вполне здорова. В ее внешности не было ничего примечательного, и она не была хорошенькой даже в молодости. Грудь у нее была не совсем плоской, но все же достаточно плоской, а лодыжки хотя и не были толстыми, но не были и изящными, и никому в голову не приходило спорить о цвете ее глаз. Она была, как принято, помешана на чистоте и аккуратности, но во время балов в «Ассамблее» не успевала протанцевать и одного тура вальса, как от нее исходил запах пота. Эта женщина каким-то образом участвовала в акте соития и родила двух детей; она готовила удобоваримую еду, вязала шали, ходила в церковь, выгоняла слуг, посещала оперу, читала газеты, получала деньги в банке, покупала шляпы, останавливалась в отеле «Бельвью-Стратфорд», писала письма, стригла ногти и разжигала огонь в камине. И была страшной занудой. Никакое событие и никакая череда событий не волновали ее и не вызывали в ней ни малейшего возбуждения. В представлении мужчин она была неким антиподом женщины. Она говорила благовоспитанным тоном и обладала хорошим произношением, но за всю свою жизнь не сказала ничего, что стоило бы вспоминать. Эдит, уехав из дому, старалась держаться от нее подальше, и даже Джо, с его неизменной вежливостью, выносил ее с большим трудом.
После смерти отца Эдит прочно обосновалась на Северной Фредерик. Так как Бена Чапина и Шарлотт Чапин уже не было в живых, а ее собственная мать под присмотром Картера доживала свои годы в доме на Южной Мейн-стрит, Эдит стала полноправной хозяйкой дома номер 10 на Северной Фредерик. Ее положение стало абсолютно устойчивым: той проживавшей наверху старухи, что приказывала и отменяла приказания, больше не было. Еще недавно, когда Эдит давала свой адрес: Северная Фредерик-стрит, дом 10, — в магазинах Нью-Йорка и Филадельфии, ей казалось, будто продавщицы сомневаются в том, что она действительно там живет, а теперь она произносила свой адрес уверенно и убедительно. Для Эдит этот дом был символом ее продвижения по социальной лестнице, и по этой причине ее более чем устраивало жить в нем, ничего не меняя. Джо такое положение вещей радовало, но он не сознавал, что оно всего лишь счастливая случайность. Эдит никогда не приходило в голову этот дом перекрасить, по-иному оформить или сменить в нем мебель. Дом и его нетронутое содержимое были символом, и любые серьезные перемены могли нарушить его символическую ценность. Другая женщина только бы и ждала минуты, когда сможет поменять в доме светильники, перила лестницы или декоративные предметы. Другая женщина, но не Эдит. Единственным местом, где Эдит решилась на перемены, был рабочий кабинет Джо, и эти перемены доставили ему истинное удовольствие: она принесла из спальни и разместила в этой маленькой комнате его школьные и университетские фотографии, дипломы, геральдические знаки его братств и клубов и прочие юношеские сувениры. И это перемещение, разумеется, деликатным образом возвещало о том, что теперь главой дома стал муж Эдит, — правда, об этом почти никто не задумывался. А если и задумывался, то разве это было не так?
После смерти родителей Джо стал богатым человеком, существенно более состоятельным, чем многие жители Гиббсвилля, вышедшие в отставку или на пенсию, и Эдит даже стала подумывать о том, не стоит ли Джо тоже выйти в отставку. Джо не очень-то был знаком с миром за пределами Гиббсвилля и его пригородов, а Эдит и того меньше. На деньги Джо они могли отправиться в путешествия в дальние страны и увидеть что-то диковинное, увидеть земли и людей, о которых они знали только из лекций Стоддарда[25]. Но кто в Китае, в городе Шанхае, будет знать, что в Пенсильвании, в городе Гиббсвилле, проживает Джо Чапин, аристократ, занимающий в обществе высокое положение? Если бы в Гиббсвилль приехал китайский принц, его наверняка принимали бы Чапины, а если Чапины приедут в Пекин, удостоят ли их такого приема? Что же касалось мест не столь отдаленных, Эдит ничуть не привлекал переезд в Нью-Йорк или Филадельфию. Чтобы по-настоящему обосноваться в больших американских городах, требовалось состояние, существенно более крупное, чем то, которым обладал Джо. Джо мог, конечно, продолжать свою карьеру адвоката, но это уже не было жизнью в отставке. Работать он мог где угодно.
Таким образом, Эдит задумалась об уходе Джо в отставку. Она мало что знала о юриспруденции и не многим больше о способностях Джо к адвокатской деятельности. Но она знала, что он был партнером в фирме, которая просто обязана была преуспевать, хотя бы благодаря своим связям. От своего брата Картера, который был далеко не глуп, она узнала, что большая часть работы таких фирм, как «Мак-Генри и Чапин», заключается в бумажной работе. Артур Мак-Генри и Джо Чапин вряд ли могли спасти кого-то от повешения блестящим выступлением в зале суда — такого рода выступления были в традиции фирмы «Монтгомери», и проходили они в исполнении Джерри Монтгомери, — но именно тот факт, что в работе фирмы «Мак-Генри и Чапин» не требовалось ни блеска, ни фейерверков, говорил о том, что их бизнес, возможно, не из самых эффектных, зато он долговечен. До разговора с братом у Эдит было общепринятое, почерпнутое из карикатур представление о корпорациях: толстый мужчина в цилиндре, с долларовым знаком на галстуке. Картер объяснил ей, что небольшая мясоупаковочная компания «Шнейдер и Зиммерманн», местные лесопильные фабрики, литейный завод и большинство магазинов на Мейн-стрит — фактически корпорации, которым требуется помощь адвокатов в вопросах, не имеющих ничего общего с убийством или насилием. Фирма «Мак-Генри и Чапин» не только привлекала к себе клиентов, но имела возможность выбирать их. Впервые в жизни Эдит поняла, что работа адвокатов далеко не всегда связана с судебными процессами и что такие фирмы, как «Мак-Генри и Чапин», предпочитают держаться от залов судебных заседаний как можно дальше. Более того, благодаря тому, что держалась в стороне от залов суда, фирма «Мак-Генри и Чапин» приобрела престиж и репутацию, которые высоко почитались в этих самых залах суда в тех случаях, когда адвокатам все же приходилось туда являться. Джо и Артур очень редко брались за криминальные дела, но если уж защищали обвиняемого, они мгновенно изолировали своего клиента от окружающего мира, и этим тут же ослабляли позицию истца.
